Последние комментарии
В мире множество поэтов/поэтесс...
Двух ещё узнали мы на букву "Эс"
)
Легкое увлекательное чтение
Но девятнадцать сотен тяжких лет
на память навалили жернова.
Ах, Мариам!
Нетленный очерет
шумит про нас и про тебя, сова…
Вы — в Скифии, Вы — в варварских степях.
Но те же узкие глаза и речь,
похожая на музыку, о Бах,
и тот же плащ, едва бегущий с плеч.
В.Нарбут
Красиво и завораживающе, Володя!
Спасибо на добром слове)
свое мироощущение формируется тогда, когда чужие не устраивают, сиречь в одиночестве. Так себе рецепт, но для стихов сойдёт.
Спасибо, Даша!
не могу разделить счастья/горя (родилась в феврале), но отмечу замечательный язык, которым написана эта "исповедь")
Здравствуйте, Даша!
Соглашусь с Вами, что в таких случаях необходима справедливая и соразмерная мера наказания, которая бы предотвратила повторение подобных правонарушений.
Благодарю Вас за прочтение моего рассказа!
С уважением, Александр Бочаров.
"звёздомошкара" – очень удачный неологизм)
звонко!
почему-то на глубинном уровне подсознания клёны тоже представлялись "большеглазыми")
у Вас невероятное мироощущение, очень импонирует стержень Вашей поэзии.
"избегай банальности там, где пока что можно" (с)
ритмика, рифмы – очень нравятся! технически крайне интересное)
какая выразительная в своей блеклости зарисовка!
бывают такие дни. бывают такие жизни...
спасибо)
рождение первых строф действительно похоже на некое первобытное откровение)
хорошее.
путь Бусидо и "бусы до" – великолепно.
гуманное и справедливое возмездие) чтобы не было повадно.
"O tempora, o mores!" – говорил Цицерон 100 лет до нашей эры))
во все времена – от Платона до Данте и далее – люди "расчеловечиваются", теряют веру во всё святое.
возможно, чтобы избежать морального падения, стоит попробовать поверить в людей)
пока не выродились. и есть в мире место и доброте, и любви, и поэзии.
Спасибо, Володя,
и за воспоминание, и за цепочку ассоциаций - удивительно, куда и откуда они могут нас привести!
О "грязном белье" - стихотворение Наташи Перстневой было комментарием к стихотворению Влада Пенькова "Кафе Трансильвания":
Если больше нету сил для жизни,
если вместо сердца - голый лёд,
если облака ползут, как слизни,
можно взять билет на самолёт.
И в столице маленькой державки,
долетев туда за три часа,
на автобус сесть, прожив на лавке
солнце, полдень, ветер в волосах.
В маленьком туземном городишке,
меньше мерок даже той страны,
кончить все проблемы и делишки
в домике глубокой старины.
Заказать вина и мяса с кровью.
Выпить, захмелеть, почти уснуть.
Тишина сменяет многословье.
Подбородок тыкается в грудь.
Через веки виден вечер томный.
Пролетают мыши и пищат.
А внутри кладут в очаг огромный
кучу дров, те светятся, треща.
Освещают лица у обслуги,
освещают белые клыки
у случайной смугленькой подруги.
Ей слегка кивают старики,
словно намекают старожилы.
Это что-то тайное вполне.
Девушка меня целует в жилы
горловые. Где-то на луне
снова пролетают твари с писком,
и дрова трещат, и в голове
ощущенье радости и риска
и покоя - розами в траве.
Ночь уже спустилась - не сгустилась,
а раскрылась. Воздух свеж и прян.
И в подруге что-то приоткрылось,
не порок, не рана, не изъян.
Просто губы - сочные, как нежность.
Просто на клыках играет свет.
Вся она - сплошная неизбежность
сладкая, за несколько монет.
И она ведёт меня куда-то.
Светятся клыки. И мне больней
и нежнее мне. И я - поддатый -
не пойму кивающих людей.
В свою очередь, мне думается, стихотворение Влада отсылает к "Лилит" Набокова:
Я умер. Яворы и ставни
горячий теребил Эол
вдоль пыльной улицы.
Я шёл,
и фавны шли, и в каждом фавне
я мнил, что Пана узнаю:
"Добро, я, кажется, в раю".
От солнца заслонясь, сверкая
подмышкой рыжею, в дверях
вдруг встала девочка нагая
с речною лилией в кудрях,
стройна, как женщина, и нежно
цвели сосцы - и вспомнил я
весну земного бытия,
когда из-за ольхи прибрежной
я близко-близко видеть мог,
как дочка мельника меньшая
шла из воды, вся золотая,
с бородкой мокрой между ног.
И вот теперь, в том самом фраке,
в котором был вчера убит,
с усмешкой хищною гуляки
я подошёл к моей Лилит.
Через плечо зелёным глазом
она взглянула - и на мне
одежды вспыхнули и разом
испепелились.
В глубине
был греческий диван мохнатый,
вино на столике, гранаты,
и в вольной росписи стена.
Двумя холодными перстами
по-детски взяв меня за пламя:
"Сюда", - промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
был запрокинувшийся лик,
и яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный, я в ней скользил,
уже восторг в растущем зуде
неописуемый сквозил, -
как вдруг она легко рванулась,
отпрянула и, ноги сжав,
вуаль какую-то подняв,
в неё по бёдра завернулась,
и, полон сил, на полпути
к блаженству, я ни с чем остался
и ринулся и зашатался
от ветра странного. "Впусти", -
я крикнул, с ужасом заметя,
что вновь на улице стою
и мерзко блеющие дети
глядят на булаву мою.
"Впусти", - и козлоногий, рыжий
народ всё множился. "Впусти же,
иначе я с ума сойду!"
Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.
Вот такие интересные цепочки...
Спасибо, Володя, за интересную цитату!
Думаю, ни у жизни, ни у искусства грязного белья нет: любые интерпретации - авторские))
Спасибо, Олег,
Не знаю, может, скорее - инвалиды поэзии...