Точка покоя 10/10

Рижский вокзал, 70-е годы. Фото из архива автора

В годы далёкой юности Степанова

скорый поезд "Москва-Рига"

уходил с Рижского вокзала так торжественно,

словно отправлялся в сказочную страну —

статные белокурые проводницы слегка надменно

улыбались шикарно разодетым пассажирам,

потом поднимались на подножки, и состав

медленно таял в голубом вечернем тумане.

Юный Степанов с завистью смотрел вслед —

после долгой битвы у дверей общего вагона

ему — в лучшем случае — предстояло спать

на третьей полке знаменитого «шестьсот весёлого»,

медленно ковылявшего до самых Великих Лук.

Он любил тихую добрую Латвию с детства —

спокойную музыку Раймонда Паулса,

стильных латышских киноактёров,

певцов и певиц со странным акцентом,

с первого взгляда полюбил гордую даму Ригу

с её размеренной неторопливой жизнью.

В последний раз Степанов летал в Латвию

в июне 1992-го, по тайному заданию главка —

новые власти то и дело угрожали закрыть

Слокский целлюлозно-бумажный завод,

красивый, опрятный, построенный ещё при царе.

Завод стоял в зелёном сосновом лесу

на берегу тихой полноводной реки Лиелупе,

совсем недалеко от красавицы Юрмалы.

В Слоке выпускали специальную бумагу,

из которой делали влагонепроницаемые пакеты

для хранения патронов к автоматам Калашникова.

Бумага из балтийской целлюлозы была реально хороша,

во всём СССР равной ей по качеству не выпускалось.

Когда в начале девяностых в Латвии

наступили националистические времена,

на завод обрушилась волна упрёков в том,

что он «губит и уничтожает природу Латвии».

Степанов побывал во многих городах,

по сравнению с которыми уютная Слока

выглядела совершенно райским местом,

но что ни говори, а хозяин — всегда барин.

После путча всё полетело в тартарары,

но Министерство ещё сопротивлялось переменам,

доживая свои последние дни на Проспекте Мира.

Степанова разыскали посреди отпуска,

он приехал в главк — его куратор Калмыков,

старый знакомый, страшно обрадовался Степанову,

без обиняков рассказал, в чём суть дела,

и Степанов немедленно согласился помочь —

вообще-то отпуск ему уже изрядно поднадоел,

да и задача ставилась не совсем обычная.

Министерство бомбардировало Слоку письмами,

уговаривая продолжить выпуск столь нужной бумаги,

полгода Слока загадочно молчала в ответ,

и вот наконец-то прислала короткое письмо,

в котором русским партнёрам предлагалось

немедленно купить одним махом 500 тонн бумаги,

которая якобы готова к отгрузке и ждёт оплаты.

У понимающих людей суммы с двумя нулями на конце

всегда вызывают усмешки и вопросы —

дело в том, что на производстве и в логистике

редко оперируют столь красивыми числами,

проза жизни вечно подкидывает неровности

в виде десятых или сотых долей после запятой.

Вторая закавыка крылась в следующем —

дошлым москвичам трудно было поверить в то,

что скуповатые латыши на свой страх и риск

сварили такую партию целлюлозы без контракта,

в надежде на то, что кто-то бумагу всё равно купит.

А бумага, между прочим, была весьма специфической,

для ширпотреба или тетрадок она не годилась —

нет, здесь явно было что-то совсем не то.

Получив наказ лично выяснить «статус кво»,

Степанов этим же вечером прилетел в Ригу,

провёл ночь на железнодорожном вокзале,

где его то и дело проверяли полицейские,

обутые в новенькие «натовские» берцы.

Утром на первой электричке он приехал в Слоку,

прошёл на ощупь в молочном тумане

через знакомое кладбище к тихой реке,

сел на бревно у воды и замер.

Где-то скрипели уключины,

лениво плескалась волна,

пена вкрадчиво лизала холодный песок,

сыто фыркала лошадь,

тонко ржал жеребёнок —

вокруг царили мир и покой.

Забыв обо всём на свете,

Степанов крутил в пальцах

незажжённую сигарету,

не замечая, что та отсырела.

Ему давно не было так хорошо.

И тут вдруг что-то неуловимо изменилось вокруг,

он отчётливо увидел завод,

вернее, то, что от него осталось,

какие-то загаженные развалины —

звуки и краски пропали,

всё виделось чёрно-белым, неживым, страшным,

как будто на фотографиях с места катастрофы,

детали пугали и завораживали.

Степанов вздрогнул, видение пропало.

Однако его настроение было испорчено.

Теперь его растревоженное сознание искало фальшь

и — увы! — находило её везде и во всём.

С заводом явно что-то было неладно —

зевали и маялись дурью безучастные охранники,

было подозрительно мало рабочей суеты,

редкие трудящиеся ходили с постными лицами,

все старые знакомые Степанова были уволены,

и хотя новые молодые сотрудники в отделе сбыта

горячо и нервно убеждали московского гостя,

что бумага давно готова и ждёт отгрузки,

осталось только срочно перечислить "доллáри",

однако в глазах, в голосе и в поведении хозяев

он легко считывал совершенно обратное.

Откланявшись с проектом контракта на руках,

Степанов исчез — нырнул в знакомую дверь,

быстро прошёл в производственный корпус,

где ударила по ушам звонкая тишина.

Он бегом пересёк огромный машинный зал,

потом медленно поплёлся по территории,

завидев компанию скучающих рабочих,

угостил их хорошими сигаретами и выяснил,

что склады готовой продукции давно пусты,

новое руководство что-то темнит,

а никому не нужный завод вот-вот закроют —

всё, теперь можно было возвращаться в Москву.

Степанов заехал в Юрмалу, выпил пива,

погулял, прощаясь с местами, которые любил —

что-то подсказывало ему, что это всё надолго.

В аэропорту его паспорт дотошно разглядывали

подозрительные бородатые таможенники,

одетые в странные мундиры времён гражданской.

Степанов, прикурив у добродушного пассажира,

ткнул сигаретой в плывущие с запада облака:

— На дождь натягивает...

— No, I don't speak Russian! —

разулыбался дядька Степанову в ответ,

и весь полёт до Москвы тот пытался вспомнить,

как же по-английски будет "натягивать"...

… Калмыков выслушал его и буркнул "спасибо",

ему было не до Степанова, он собирал вещи —

в их небоскрёб вселялись какие-то энергетики.

Заказ срочно разместили где-то в Коми.

Бумага вышла не ахти, но всё-таки своя.

Через год Слокский завод закрыли,

Латвия благополучно вступила в НАТО,

похоронив свою бумажную промышленность.

Говорят, о последнем латыши потом горько сожалели.

С годами Степанов понял важную вещь -

жизнь иногда приводит человека в те места,

где могут сбыться самые главные его желания.

Всё чаще и чаще вспоминалось ему

то странное состояние абсолютного покоя,

которое он ощутил тогда, ранним утром в Слоке.

Теперь он знал, каким бывает счастье,

навсегда оставшееся там,

в сыром утреннем тумане

на песчаном берегу тихой реки

со странным названием Лиелупе.

Развалины Слокского завода, 2014 г. Фото из архива автора