Прозрение поэта Ложкина 10/10

Ложкину, человеку простому и прагматичному,

писать лирические стихи было трудно.

Он бесцельно бродил по квартире, курил, страдал,

ругался с женой, злился, бегал за хлебом —

нет, лирика никак не рождалась в его голове.

Тогда Ложкин решил разнюниться окончательно.

Он приобрёл в маркете белорусский "бурбон",

отрезал хлеба и сыра, нажарил колбасы,

включил любимый фильм "Белое солнце пустыни" —

схема была надёжная, отработанная годами.

Абдулла нехорошо улыбался, товарищ Сухов хохмил,

холодный "бурбон" летел мелкими пташечками,

душа Ложкина наконец-то согрелась и развернулась,

он вспомнил молодость и пустил скупую слезу —

но тут не к месту зазвонил его древний смартфон.

— Это звонят из службы безопасности вашего банка... —

обматерив жуликов, Ложкин нажал на пульт "плазмы".

— ... рекордное количество умерших сегодня... —

Холодея, Ложкин стал судорожно переключать каналы.

— ... изменение ставки Центробанка повлечёт...

Нет, с реальностью надо было срочно что-то делать.

На экране Абдулла закричал: "Махмуд, поджигай!"

Ложкин вздохнул и решил позвонить бывшей жене.

Та как будто только сидела и дожидалась его звонка:

— Всё пьёшь? Ах, ну да, понимаю — муза, вдохновение...

Теперь настроение было окончательно испорчено.

Ложкин сел на свой любимый старый табурет,

начал раскачиваться на нём, бездумно глядя в пол,

мысли рыбками растревоженно метались в его голове,

потом их укачало, они слегка успокоились, уснули.

Ложкин вдруг оказался в странной фазе бытия —

он впервые поймал дзен, увидел мир иными глазами,

ощутил себя самого, ещё не старого, но уже не молодого,

почувствовал тихую радость, покой и умиротворение,

понял, как далеки и ничтожны все его проблемы.

Он неожиданно увидал, что мир дивно прекрасен,

осознал, что плевать ему на все эти кризисы и пандемии,

пора жить честно и писать свои тексты тоже честно,

нечего вымучивать из себя всю эту чёртову лирику,

плодя на свет очередное невразумительное "ничего".

Ложкину захотелось до зарезу написать такой текст,

чтобы не было в нём ничего для пустой красоты —

ни мелодичных рифм, ни многосмысленных намёков,

никаких размеров или надуманных метафор —

одна только правда, чистая, святая и настоящая.

Ложкин интуитивно догадывался, каким путём надо идти,

но для этого требовалось поменять самого себя,

выйти за рамки лукавых условностей силлабо-тоники,

обнажить душу, шагнуть за границу удобного тёплого мирка

на новую территорию со непонятным именем "верлибр"...

Смутное предчувствие страшной беды охватило Ложкина —

внезапно брошенный странным новым чаяньем к столу,

он открыл ноутбук и начал дрожащими пальцами печатать:

"Ложкину, человеку простому и прагматичному,

писать лирические стихи было трудно..."