Последний колхозник 10/10

Степанов завидовал Володе Грибанову

самой что ни на есть чёрной завистью.

Тогда, в далёком восемьдесят седьмом,

Грибанов был настоящий красавец-мужчина,

высокий брюнет с голубыми глазами,

он жил то с женой, то с любовницей —

обе были очаровательны как на подбор —

лихо рулил горчичного цвета "жигулёнком",

снисходительно подавал руку начальству,

перед которым никогда не заискивал.

Нет, для вчерашнего студента Степанова

начальник бюро Володя Грибанов

был просто земным богом, и никак иначе.

Степанов запомнил навсегда,

как Грибанов влетал в кабинет с мороза,

небрежно бросал на стол дублёнку —

настоящую, не кооперативной выделки —

начинал громко ругаться по телефону,

со звоном швыряя трубку на аппарат.

Все в кабинете замолкали и съёживались,

хотя Грибанову подчинялся только Валерка,

инженер неопределённого возраста,

многодетный, бессловесный и безотказный.

Степанову следовало поскорее решать,

какую карьеру ему выбирать дальше —

Володькину или Валеркину.

Сам он уже полгода работал в отделе,

понемногу обрастал связями и знакомствами,

свершал "чудеса", набивая синяки и шишки —

на каждом заводе снабженец вечно бит и клят,

производству всегда чего-то не хватает,

руководство видит в нём ленивого волшебника,

который лжёт, капризничает и фордыбачит —

увы, снабженец всего лишь простой человек.

Зато Степанова теперь звали на совещания,

он начинал понимать устройство завода,

вникать в производственный процесс.

Когда-то над ним подшутил приятель:

— Завод встал! Видишь, над трубой дыма нет?

Степанов запаниковал, все посмеялись —

кочегарка гаража не имела никакого отношения

к комплексу автоматических роторных линий.

Но шутка оказалась не бровь, а в самый глаз —

больше всего на свете Степанов боялся,

что завод остановится именно по его вине,

выпуск продукции прекратится когда-нибудь

из-за того, что именно он не успеет в срок

достать, привезти и выгрузить —

поэтому Степанов наловчился катать бочки,

сам выгружать кислородные баллоны —

но вовсе не от хорошей жизни, конечно.

Костюм он поменял на брезентовую куртку,

обручальное кольцо давно снял от греха —

зацепился им, прыгая через борт ЗИЛа,

чуть не потерял из-за этого палец совсем,

поэтому больше кольца никогда не носил,

одевался больше по-рабочему, попроще,

носил странные ботинки с железными носами,

откопал себе на складе такие "говнодавы",

входившие в экипировку литейщиков,

они спасали ступню от падающих предметов,

а для Степанова с его вечными погрузками

были просто самое оно то — мечта!

Сегодня они оба сидели в кабинете директора,

Грибанов, похожий на артиста Костолевского,

с грацией кавалергарда чистил пилочкой ногти,

сложив породистые губы в куриную гузочку,

а Степанов прятал грязные руки под стул,

мечтая хлебнуть водички прямо из графина —

его выдернули сюда прямо с кузова машины,

откуда он выкатывал на рампу бочки с эмалью.

В самом конце совещания директор решил

перейти к "героям дня" — так он назвал их —

у Грибанова вовремя не поступил порох,

а у Степанова — какой-то там полиизобутилен.

Директор завода был из партаппаратчиков,

поэтому обожал словесно поиздеваться,

поиграть на нервах трудовой интеллигенции,

Грибанова знал давно и явно не любил —

тут, как говорится, и нашла коса на камень.

После короткой и яростной перепалки

директор выгнал обнаглевшего Грибанова,

приступил было к уничтожению Степанова,

но тот оказался на редкость покорно покладист:

"Молод я, дурак, как есть полный дурак!

Куды бечь прикажете, ваше благородие?"

Вечером Грибанов начал вести себя странно.

Приобняв Степанова за плечи, повёл разговор

про наветы и чувство собственного достоинства,

о других городах, о новых больших проектах,

подсунул свежую комсомольскую газетёнку —

там во всей красе расписывали некий совхоз,

очередную ударную комсомольскую стройку,

какие там будут построены дома и магазины,

звали специалистов на большие должности.

Степанов слабо сопротивлялся охмурению,

но Грибанов был настойчив, убедителен —

сам он звонить побаивался, был не в теме,

наконец Степанов сдался: "Давай позвоню!"

Номер оказался хабаровский, крайкомовский,

на том конце провода Степанову ответил

какой-то престарелый оптимист-комсомолец,

он деловито записал степановские данные,

уверяя, что свяжутся с тем всенепременно,

совхоз будет новый, техника самая новая,

а должностей хватит всем желающим,

начал выспрашивать про житьё-бытьё,

цокал языком, сочувствовал и сетовал.

Прошла неделя, другая — дел хватало,

Степанов и думать забыл о том своём звонке,

как вдруг очередное большое совещание

директор начал с разноса его злосчастной персоны:

— Вот, ребята! Нашёлся и у нас на заводе кретин!

Собрался ехать в деревню, целину подымать!

Обгадился по полные помидоры, так сказать,

поставил завод раком, сдал верхонки бригадиру

и пошёл, понимаешь, коровам хвосты крутить!

Учили тебя, дурака, да без толку, видать...

Вали в свою деревню сраную... к-колхозник!

Степанов побагровел, ни жив, ни мёртв.

Наконец кто-то сунул ему в руки лист газеты,

на котором красовалась лихая надпись:

"Выбираю деревню на жительство!"

В заметке кто-то красочно расписал,

как Степанову трудно живётся в городе

и как мечтают они ночами с молодой женой

поскорее перебраться в новый совхоз,

чтоб давать стране надои и центнеры с гектара.

Хохотал не только завод, звонили однокурсники,

потешались знакомые, а больше всех — Грибанов,

явно решивший снять с пробега конкурента.

Однако прозвище "колхозник" держалось недолго,

каждый новый день подкидывал свежие темы,

Степанов особенно не грустил — было некогда.

Оказалось, что благодаря статейке он запомнился,

на него начали посматривать немного иначе,

спрашивать стали тоже не так жёстко, как раньше,

помогли с комнаткой в заводской "малосемейке".

А Грибанов долго на заводе не продержался,

в один прекрасный момент снова грохнул дверью,

но уговаривать "ценного спеца" никто не стал.

Через год Степанов стал заместителем начальника,

через пару лет принял отдел полностью —

обиды к Грибанову у него и раньше не было,

а потом вобще совсем ничего не осталось —

и если бы не потёртая вырезка из газеты,

то и вспоминать было бы нечего —

феерический совхоз светлого будущего

с коровами вертикального взлёта

никто так никогда и не построил.