Воробей 10/10

                                                      "Про воробья напишите обязательно..." (с)

                                                       Цитата взята из переписки с Линой Маго,

                                                       которой я искренне благодарен за её добрые советы.

Эта смешная и грустная история

случилась в холодном декабре девятого года.

Степанов сидел второй месяц один

в большой камере на шесть персон

на верхнем этаже СИЗО,

наслаждался тишиной и одиночеством,

склеивал долгими зимними вечерами

для запойного зама по снабжению

продовольственные ведомости,

сколачивал и красил пожарные ящики,

менял в камерах розетки и лампочки,

помогал разносить обеды и завтраки —

одним словом, был при деле.

Про колонию речи больше не было,

начальство делало вид, что его нет,

перед проверками Степанова

закрывали в камере от греха подальше,

так что жизнь была вполне сносная,

одна беда — страшный приговор его

в ноябре вступил в законную силу,

все передачи с воли прекратились,

и хотя еды вроде было вдоволь,

но Степанов сразу ощутил на себе

всю "сбалансированность" рациона.

По ночам ему снилась яичница,

одолевали сны, в которых жена

жарила на сковородке сочные котлеты,

резала крупно огурцы и помидоры —

в СИЗО обходились соевым мясом

и постными кашами всех мастей.

В УДО Степанову вежливо отказали —

ему не могли выдать характеристику,

он находился в СИЗО всего пятый месяц,

а для характеристики требовалось шесть.

Тогда он написал ходатайство

об изменении ему меры пресечения

на более мягкую, не связанную

с пребыванием в колонии —

в законе оказалась такая лазейка,

но в России её пока не применяли,

с воли так и написали — "практики нет".

Степанов не привык сдаваться,

выяснилось важное — для того,

чтобы администрация вышла в суд

с таким неслыханным ходатайством,

заключённый должен совершить подвиг.

Совершение подвигов для Степанова

давно стало привычным делом —

половину жизни он что-то куда-то вёз,

грузил, таскал, спасал и помогал

в режиме аврала нон-стоп.

Он знал, что тут дело времени —

подвиг сам находит его всегда,

в самый неожиданный момент.

Так и вышло. В первой камере

"опера" обнаружили "кабур",

огромную дыру размерами с колесо,

по которой юные сидельцы

лазали в пекарню за хлебом,

притырили дрожжей, завели брагу —

а тут со дня на день ожидался визит министра,

и Степанову поставили задачу

замуровать за сутки проход.

Цемент, песок, вода — на счастье

Степанов в юности работал плотником,

затирал бетон и сбил костяшки так,

что прослыл потом "каратистом" —

такая работа была ему по душе.

Он предварительно выпросил

у полковника-"хозяина" СИЗО

письменную благодарность,

теперь можно было идти в суд,

но нашлась девчонка-инспекторша,

как оказалось, бестолковая дочь

одного из городских коммерсантов,

которому стало не по нутру

чудесное избавление Степанова.

"Не то хорошо, что мне хорошо,

а то хорошо, что тебе плохо" —

таким был девиз местных богатеев.

Но Степанов был не так-то прост.

В тюрьме у заключённых слух

развивается запредельно,

и Степанов по звукам в коридоре

мог всегда определить, кто идёт,

а поскольку начальник СИЗО

по-армейски уважал дисциплину,

то хитрый ЗК спровоцировал скандал,

начав его ровно за три минуты

до появления полковника на этаже.

Инспекторша отказалась оформлять

начальственную благодарность,

начала угрожать Степанову карцером,

пообещала написать на полковника рапорт,

но тут шаги в коридоре стихли,

медленно отворилась дверь,

и багровый от гнева "хозяин",

подобно разозлённому Удаву Каа

из мультфильма про Маугли

наполнил своим огромным телом кабинет:

«Она называла меня земляным червяком?!»

На суде юная инспекторша снова

попыталась выкинуть фортель,

якобы забыв приобщить благодарность к делу,

судья уже сделал губки гузочкой,

проговаривая: "Вот если б у вас

благодарность была, а так..."

но Степанов так бросился к столу,

что перепуганная инспекторша

незамедлительно вынула из папочки

заветную бумажку: «Ой, забыла!»

"Это меняет дело!" — просветлел судья,

спросил мнение прокурорши,

которая совсем не возражала,

поскольку прекрасно знала Степанова,

и принял долгожданное решение.

"При чём тут воробей?" —

неизбежно спросит читатель.

Воробей есть важная деталь

нашего недолгого повествования,

это он ровно за день до суда

влетел к Степанову в камеру,

переполошив контролёршу,

белокурую Светлану Николаевну —

та от любопытства заглянула в кормушку,

воробей вспорхнул и заметался,

женщина бросилась прочь по коридору,

оглашая этаж дикими криками:

"Аааа! Степанов, немедленно это всё убери!

В карцер, б*ядь, обоих сейчас посажу!

Дежурный, вахта, у нас воробей!"

"Чего? Побег? Кого убей?" — скрипела рация.

В тюрьме люди рады любой живности,

кошки, крысы — а тут целый воробей!

Говорят, что это кто-то из предков

прилетает нас навестить с того света.

Степанов верил, что это всё неспроста,

всё с воли — в тюрьме знак удачи, доброй весточки,

теперь ему точно должно было повезти,

наступал конец чёрной полосе жизни,

он стоял у окна и смотрел на то,

как воробей перелетает по камере —

голодный, одинокий, полузамерзший —

и счастливо улыбался пернатому чуду.

Он снова верил в себя.

Воробья гоняли весь вечер —

маленький диверсант оказался непрост,

он то и дело менял позицию,

перелетая с одной камеры слежения на другую,

поэтому ловить его никто не отваживался —

контролёры боялись повредить технику.

Под утро воробей перепугал дежурного,

тот с грохотом открыл дверь корпуса,

воробей сделал ему в лицо "фрррр!" —

и был таков.

У арестантов случился маленький праздник.

"Ушёл, га-га-га..." — ехидно гнусавили

целый день в спины смурным контролёрам

матёрые матвеевские коблы.

Через две недели пришли документы,

Степанова выпустили на волю,

не дав закрутить очередную лампочку —

он, как мужик хозяйственный,

рвался обратно, в корпус СИЗО:

"Вы что, я зря, что ли, стремянку пёр?"

Через два часа он вышел за ворота,

чтобы удивиться — мир был другим,

даже солнце тут было не такое,

оно и грело, и светило иначе.

Он так и топтался бы у ворот,

привычно ожидая команды конвоя,

но ему посигналили из машины:

"Ты что там, остаться решил?"

А ещё через полчаса он ел вилкой яичницу,

мазал ломоть хлеба сливочным маслом,

глядел на исходящую соком котлету,

которая жарилась в сковороде,

стараясь не вспоминать,

о том, что с ним было,

и — даже не думать пока о том,

что ожидает его в будущем.

Настоящее было прекрасно и удивительно.