Хутор (Нежить-2) 10/10

Чёрный холодный мрак,

небо сливается с частоколом сосен,

тьма рождает странные неясные звуки --

то ли это голоса, то ли стоны,

то ли воркование лесных птиц…

Ах, треклятая лесная нежить,

это ведь ты нашептала мне

в душной летней истоме,

ты мне насоветовала

отыскать тот заброшенный хутор,

где мы собирали мальцами

самую сладкую ягоду-малину.

Чёртов хмель-предатель,

ты тоже всему виной!

Земля, на которой лежу я,

мягкая, живая, страшная --

словно огромная живая топь,

она с сухим треском-шелестом

обволакивает моё тело,

норовя поглотить совсем...

... Брошенный лесной хутор.

Место, где давно жили люди.

Время сохранило ямы, рвы, прясла.

Из года в год на ржавых кустах

зреет обильный урожай малины.

Словно капли засохшей крови,

висят там и тут мелкие ягоды,

отмечая границу леса и хутора.

Люди рассказывают разное.

Жили-де когда-то на этом хуторе

старик с юной дочерью,

были они польских кровей,

обедневшие дворяне,

но рода считались знатного,

можно сказать, королевского.

Дочь была редкой красоты дева,

высокая, белокурая, тонкорукая,

смешливая и приветливая,

а вот отец её был, напротив,

угрюм, злобен и нелюдим,

деревенские считали его

чёрным колдуном.

Колдуны бывают разные.

Есть среди них полезные,

знающие, как отвести лихоманку

или боль нутряную приглушить,

как утешить человека

в скорбную минуту,

помочь ему в трудный час.

Но старик с хутора был не таков.

Зыркнет он, бывало, на корову --

считай, всё, скорее веди на убой,

не то заболеет она и сдохнет.

Если в огород чей посмотрит --

беда бедой, жди медведки

или ещё какой напасти.

Встретились как-то в селе

молодой учитель из приезжих

с этой самой хуторской красавицей,

завертелись у них разговоры,

тайные встречи-расставания,

лобзания, охи-вздохи до утра –

молодость, знамо дело…

Как ни противился старик-отец,

но дело, похоже, шло к свадьбе,

оставалось парочке ждать недолго,

да только вот война помешала,

выдали жениху серую шинель

и отправили на германский фронт.

Невеста совсем загрустила,

видно, было у неё плохое предчувствие,

женское сердце, оно вещует,

не прошло и месяца –

дело было на исходе лета --

прибежала красавица-невеста к отцу:

"Сон, сон был мне, батюшка!

Погиб, убит мой суженый!"

Старик ничего не ответил

несчастной дочери,

вздохнул, собрал котомку,

сказал: "Скоро назад не жди!"

и ушёл в город за новостями.

А вечером постучался в окно

неутешной страдалицы-дочери

оплаканный было ею жених.

Так, мол, и так, дали ему, болезному,

по ранению отпуск в родные края,

разрешили долечивать рану свою

на домашнем содержании

среди целебных Картавских лесов.

А тут ещё, как будто в подарок,

случилось тогда в наших краях

невиданно жаркое бабье лето,

забыла на радостях

истомлённая молодая

и про отца пропавшего,

и про свадьбу обещанную,

тихо осень пролетела,

а в ночь на Казанскую

ворохнулся ребёночек

под сердцем у невесты.

Радость-то какая!

Выбежала было

счастливая красавица

на хуторской двор,

а там у ворот солдатик стоит,

за костыль держится:

"Вы такая-то будете?

Простите, Бога ради,

за горькую весточку --

жених ваш преставился

три месяца уж тому как,

умер в мучениях на руках моих,

снарядом ноги ему оторвало..."

Услышала несчастная те слова,

догадалась, кто настоящий отец

ребёночка её прижитого,

рухнула на пол без памяти,

а как в себя пришла,

то сразу на сеновал пошла,

да там вожжами и удавилась.

Старый обманщик схоронил дочку,

да сам недолго горевал --

однажды пропал куда-то,

говорили на селе разное,

будто бы отдал он душу Сатане,

чтобы дочь свою утешить,

а потом проклял сам себя,

бродит теперь по хутору ночами,

обречённый за грехи свои

на вечные скитания.

Дурень я, дурень несчастный!

Лежу посреди развалин хутора,

не в силах рукой шевельнуть,

в слезах молю Бога о спасении,

волком вою, глуп и косноязычен.

Зачем я сюда пришёл? Зачем?

А чёрный человек

(только человек ли это?)

заслонив небо надо мной

своим страшным лицом-пятном,

различить которое невозможно,

шевелится оно,

как будто мухами засиженное,

смотрит на меня, горемычного,

бельмами яростными

и хохочет утробно:

-- Эх ты, тварь бестолковая!

Пришёл чужому горю

порадоваться?!

А ты поди-ка,

полюби сам кого-нибудь,

да так полюби,

как я полюбил --

а потом вынь из тела

свою душу бессмертную

да за любовь безответную

аспиду красноглазому

в руки сам и отдай...

... И ответить мне на эти слова

суровому старику нечего –

не любил ведь я никого

вот так, по-настоящему…