Предначерталка 10/10

И когда передо мною по наклонной доске расстилался лист голубого ватмана, а в руки попадал чертежный карандаш, я превращался в другого человека. В кого именно? Ну уж точно, не в Супермена. Комиксами тут даже не пахло. Ситуация напоминала шахматный этюд: белые начинают и вуаля. Речь, впрочем, шла не о преимуществах позиции белых, а лишь о точности выполнения задания. Для этого у меня было всё необходимое: долгоиграющая рука, дальнозоркий глаз и карандаш с графитовой начинкой твердости HB. Как я сказал, задача сводилась к бумаге, карандашу и моему педантизму. Малейший промах равносилен провалу, ведь ничего исправить нельзя. Ластик не поможет, от него остаются потертости, следы, оскверняющие бело-голубую рапсодию. Вдобавок, принимаясь за новый чертеж, я превращался в банального авантюриста, как это ни странно, считавшего, что идеал достижим, цель оправдывает средства, и победителей не судят. Но шутки в сторону, дана пара плоских треугольников, словно космические плоты, выброшенные в открытый космос после крушения орбитальной станции. Спасутся не все, лишь две горстки, затерявшихся в бескрайнем пространстве, счастливцев. Короче, все зависит от того встретятся ли эти плоты в загадочном нигде или нет? Их текущие координаты даны только в одном из трех доступных измерений. Так что задача сводилась к тому, чтобы проследить положение треугольников в двух других измерениях, и выбор стоял между жизнью и смертью. 

Скажете, наворотил, и будете правы, тогда меня по поводу и без накрывала научно-фантастическая фигня. Если же и от космоса отвлечься, можно сказать, что это - довольно простая задача в курсе начертательной геометрии вечернего института, где я тогда просиживал штаны. Подобные упражнения в восемьдесят втором году не только развивали в будущих инженерах пространственное мышление, но и немного скрашивали, обступившую лично меня, безнадегу. А мне хотелось путешествий, вечеринок в приятной компании, секса. Бабы хотелось постоянно. И хотя по опыту я знал,  что даже самый разнузданный секс от одиночества не спасает, а лишь заглушает симптомы, это ничего не меняло. Человек живет не от случая к случаю, а ежесекундно. Если львиную долю этого срока одиночество перестанет отравлять ему существование, уже счастье? Говорите: растление, иступление, преступление? Пугаете, осуждаете? 

- Плевать! Я не верю в оплаченное аскезой запредельное блаженство, ни во что запредельное не верю, если только блаженством не называть пустоту. Только здесь и сейчас, в крайнем случае, потом, но при жизни, когда хочется и можется, когда мама не велит. Думаю, после демобилизации, на гражданке что-то пошло не так, жизнь началась как бы не с той ноги, поэтому мне и было худо. А шумные компании регулярно собирались и распадались, независимо от моих предпочтений. Прекрасные незнакомки томились взаперти или сновали по своим замкнутым орбитам, и тоже знать не знали о моём сухостое. Кем я должен был казаться в том году нормальным людям, Человеком Невидимкой или Пугалом Огородным? Ни тем, ни другим, как уже говорилось, фантастика тут ни при чём. Я представлял из себя бедолагу, который не попал в колею, и за не имением лучшего, удовлетворялся малым. Да, мне нравилось чертить, нравилось, когда линии, подчиняясь звездному произволу, сходились в одной точке, нравилась иллюзия гармонии, иллюзия власти. По-видимому, меня так заворожили эти мои медитации у чертежной доски, что даже когда на горизонте появилась ты, я не обратил внимания.

- А откуда ты знаешь, - говоришь ты, стоя у меня за спиной, и рассматривая мой чертеж, который мало еще на что похож, - откуда ты знаешь, что в другом измерении эти треугольники пересекутся?

Смотрю на тебя из нынешнего дня на ту, что напрашивалась в гости и приходила, наплевав на вялый, то есть недостаточно твердый мой энтузиазм, и любуюсь. На тебе твидовые штаны, называемые "бананами", обтягивающая небольшую, высокую грудь голубая блузка. Лифчики ты не признаешь, как-будто в них - самое зло. У тебя аккуратные, не длинее моей ладони, ступни, тонкие ладыжки и маленькие, почти детские, кисти рук, но пигалицей тебя не назовешь. Фигурку твою можно назвать спортивной. Иногда я представляю, как ты ходишь по канату, раскинув в стороны эти свои ручки, как изящные, розовые веера, балансируешь ими. У тебя подходящая походка легкая и точная. Ты любишь ходить, ходить ко мне, ты -  идеальна.

- Откуда ты знаешь, что они встретятся?

Слышу твое дыхание. Ты все еще вблизи, все еще смотришь на мой набросок,  словно это - картина, требующая сопереживаний.

- Ниоткуда,  - нехотя отзываюсь я, черкая в воздухе карандашом, словно пытаюсь от чего-то откреститься, - просто знаю и все.

 У тебя короткие волосы, немного длинее и светлее моих, розовые убористые уши, ровные зубы, не подверженные порче, и фантастическая улыбка. У тебя одно из тех нечастых лиц, что преображаются в такие минуты, словно где-то внутри загорается маленькая волшебная лампочка, маячок, не дающий сбиться с пути. И даже когда маячок гаснет, все равно понятно, что заблудиться с тобой, ни в лесу, ни где-либо еще не грозит. Я - другое дело, у меня чертовски плохая память на места и лица, и я понятия не имею, пересекутся треугольники в другом измерении или нет. Подумав об этом, я решил, кое-что уточнить.

- Сперва надо отложить координаты фигур на осях, и только после этого можно будет сказать. - Сообщив эту новость, я оборачиваюсь и вижу, что на самом деле, ты сидишь на стуле в дальнем углу (не понятно, когда и как успела переместиться) и смотришь на меня. Ты сидишь, но я представляю тебя на канате, уже говорил, или на лошади, в мужском седле, когда ты, привставая, отправляешь свою сивку-бурку в полет. Воображаю тебя на балу, в лиловых криналинах, ты - королева бала, за тобой увивается раболепная свита, оркестр в твою честь полыхает медью, накатывает вальс, кружатся пары в твою честь. Вижу тебя под, хлопающим на ветру, парусом в бело-голубой купели. Ветер натягивает снасти, треплет твои волосы. Я много кем тебя тогда представлял и видел. Единственное, что не приходило мне в голову, это тебя раздеть.

- Значит, ты способен предсказывать будущее? - Снова подаешь ты голос, и мне кажется, что в словах твоих кроется вызов. Ты будто меня не слышала, смотришь на меня, и как-будто смеешься, и мне это не нравится. Не люблю, когда мои слова пропускаются мимо ушей.

- В каком смысле? - бормочу я, замыкаясь, и сосредотачиваясь на чертеже, внезапно вспомнив о сроках сдачи.

Просто уму непостижимо, почему в твоём присутствии, я чувствую себя не в своей тарелке, почему я настороже? Сейчас-то я понимаю, что тогда у нас с тобой не было выбора, в тисках естественного отбора, мы исполняли уготованные нам роли. Мне оставалось трепыхаться, а ты должна была с нежной горячностью трогать меня за живое.

- Что, в каком смысле? - Переспрашиваешь, ты почти серьезна, только в самых уголках нежно-розовых губ дотлевает застенчивая улыбка.

- В каком смысле я - предсказатель?

- Ну как? - рассуждаешь ты, - Эти три проекции на твоем чертеже похожи на прошлое, настоящее и будущее, которые существуют синхронно? Настоящее осязаемо, прошлое неизбежно, будущее предрешено.

Мне уже знакомы эти твои вспышки, когда ты на пустом месте готова воскликнуть "эврика". И ту заумь, что тебя накрывает, мой скучный здравый смысл не в состоянии объяснить. В такие минуты ты не выбираешь обьекта, и отрываешься на мне. Я еще не всегда способен вовремя вспомнить твоё имя, но с этими твоими заморочками уже не в ладах.

- Прошлое и будущее? - Рассеянно повторяю я за тобой, пристраивая рейшину в единственно возможную точку на свободном поле. Вероятно, в голосе моем слышен скепсис, поэтому ты продолжаешь, пытаешься меня переубедить: 

- Представь такое трюмо, тройное зеркало, в котором один и тот же человек в один и тот же момент видит себя ребенком, взрослым и стариком. 

- Представил, - нехотя соглашаюсь я, установив острие карандаша в точку сочленений, готовый провести уже чертовую соединительную прямую между сейчас и потом, - не слишком уютное местечко для простых смертных? 

- Почему ты так считаешь?

- Потому что я не вижу ничего хорошего, когда разочарование опережает соблазн, а разрыв предшествует встрече, и вообще, мне действует на нервы, когда все события жизни, все житейские перепетии, на подобие старого мусора, сметены в кучу.

 - Да? – явно не зная что сказать, соглашаешься ты, и вид у тебя огорошенный. Кажется, мне будет легко управлять твоим настроением, смешить, удивлять или ставить в тупик.

- А знаешь? - Порывисто оборачиваюсь я, неожиданно почувствовав что-то. Не знаю, откуда взялось это чувство. Меня словно окатило, подхватило, и понесло. Куда? Что? Обернувшись, я сталкиваюсь с тобой, лоб в лоб. Ты опять оказываешься рядом, и опять необъяснимо. Вот уж точно человек попадающий в нужную точку в нужный момент. И еще одно, не понимаю как, но твои губы оказались на уровне моих, хотя я выше тебя на целую голову. Наверное, ты встала на цыпочки. Вижу сейчас, как ты привстаешь, напружинив гибкое и хрупкое тело, слегка запрокинув молодое лицо, будто подставляешь его лучам предвечернего солнца, и от этого вида у меня перехватывает дух. Вижу, как мы сливаемся в поцелуе. Это впервые. Не поцелуй в губы, впервые ты поцеловала меня, как я сейчас понимаю, со всей своей страстью. Сейчас я понимаю, что, в тисках естественного отбора мы не могли разминуться, но тогда... О чем ты тогда думала, зябко и мягко прижавшись ко мне? О том, что от меня могут пойти здоровые дети, или что я могу стать заботливым отцом и покладистым мужем? Не исключено. Женщины любят романтику. Мне кажется, им по нраву под романтический трёп мужчин размышлять о приземленном, рассматривать варианты. О чем я тогда думал, когда твой упругий язык, словно злоумышленник пробирался ко мне в рот? Что  это - конец? Что теперь я - как все? Что все мои треугольники, все карандаши, все рулоны голубого ватмана в загашнике, и эта доска с линейкой, вся моя королевская рать становятся достоянием прошлого, накрываются медным тазом, и этот поцелуй до добра не доведет? Едва ли. В первый момент я вообще ни о чем не думал и не понял ничего. А когда понял, подумал, что недурно бы ответить на приглашение, потому что губы, поднесенные к твоим губам, иначе не назовёшь. Я так подумал, но у меня кончился воздух. Мне нечем стало дышать, в глазах потемнело. Ты тоже видно почувствовала что-то, сквозь внезапные сумерки я увидел, как ты открыла глаза, отстранилась, не отрывая взгляда от моего лица, словно спрашивала о чем-то.  О чем ты могла спрашивать? О треугольниках, о космосе, о стихах, о прорицаниях, об естественном отборе? О чем? Ты уже знала решительно обо всём. Что я мог тебе ответить? Я больше не знал ничего. Машинально перевел взгляд на руки, в правой лежал карандаш, острие которого указывало в какие-то дали, наверное, космические. Мои глаза сами собой закрылись, и я вдруг увидел чертежную доску с рейшиной, свой набросок на ней. Я увидел, без малейшего усилия, как линии, которые я нащупывал битый час, стали продлеваться, как они преломились на оси, увидел пару треугольников, проступивших на бело-голубом фоне, увидел, как они наползли один на другой и остановились. Потом я снова прозрел, из горсти все еще выглядывал карандаш. Я разжал ладонь, и карандаш выпал ударившись о твердый пол, услышал, как ломается его хрупкий грифель. Мне было все равно, потому что теперь карандаш был не нужен, потому что в тисках естественного отбора прошлое осязаемо, будущее неизбежно, настоящее предрешено. Внезапно я почувствовал, что ты готова что-то сказать наконец, нарушить молчание, я понял это и почему-то испугался. Чего?! Кого?! Даже не знаю, точнее сейчас это все, как дважды два, но тогда…

''Ты любишь меня'', - не-то спрашиваешь, не-то утверждаешь ты. Голос звучит спокойно, но во взгляде - тревога. Что мне ответить? Я еще ничегошеньки не знаю о том, что выбора нет. Ты спросила, люблю ли я тебя, как будто слова что-то значат, как будто ты не видишь меня насквозь, как будто я мог ответить что-то другое, и я отвечаю:

- Нет.