Гешефт по-кубански 10/10

— Сынку, часом ты не жидёнок?

Я замер, потеряв дар речи,

потому что никак не ожидал

услышать такие пошлые вещи

от знаменитого губернатора Кубани,

того самого "батьки Кондрата",

человека, известного всей стране,

обладавшего железной волей,

крепким кулаком, веским словом.

Многое повидал я,

объездив российские просторы,

но такого благополучия,

как в Краснодарском крае

тогда, зимою двухтысячного,

нигде больше не встретил —

утренние дойки, дисциплина,

трудовые победы, чистые левады,

богатые столы, распаханные поля,

казачьи песни и пляски,

светлые лица людей.

Как же могло так случиться,

что уважаемый всеми «батька»,

человек широкой души,

искренний, сердечный, добрый,

толковый руководитель,

оказался и вправду

обычным злобным антисемитом,

каковых встречалось много мне

среди людей необразованных,

тёмных, обиженных на жизнь?

— Ах-ха... Сынку, так может,

ты точно жидёнок, а?

Губернатор громко захохотал,

довольный собственной шуткой,

его смех угодливо подхватили

те самые доверенные люди,

что привели меня к нему на приём,

а сделать это было непросто —

"батька" кого попало не принимал,

время своё попусту не тратил.

Конечно, новые партнёры

проверили меня до того

самым что ни на есть надёжным,

простым и бесстыжим способом,

затащив после застолья в сауну,

где мне, гостю, вдруг "случайно"

не досталось простынки,

и природное хозяйство моё

пришлось вывалить наружу,

на всеобщее обозрение,

а потом как-то сразу

и простынка нашлась,

и интерес нездоровый

у хозяев куда-то пропал...

— Сынку, а ты не обманешь нас, а?

Остудив свой праведный гнев,

я уже вовсю актёрствовал,

всерьёз опасаясь переборщить

и приподнявшись над столом,

состроил самую что ни на есть блаженную мину,

подыгрывая хозяину,

ударил себя кулаками в грудь:

— Николай Игнатович! Та ни в жисть!

— Верю, сынку, верю! Как тебе у нас?

Как приняли тебя? Накормили как?

Женат? А то, смотри, женим... Ах-ха-ха!

Я кланялся, благодарил,

что-то лепетал, улыбался,

ненавидя самого себя за происходящее,

но три тысячи человек,

оставшиеся на обнищавшем заводе

за уйму километров отсюда,

ждали меня с такой надеждой,

что будь на месте губернатора

сам покойный Адольф Алоисович,

то я расцеловался бы даже с ним,

лишь бы поскорее заключить

спасительный для завода контракт.

Не скрою, вопрос про «жидёнка»

застал меня врасплох —

сам чёрт в недоумении, кто я по крови,

хоть и числюсь русским по паспорту —

рыжий, картавый и хитроумный

правнук витебского сапожника,

последыш украинских переселенцев

и потомственных сибирских ямщиков.

Послушные дети мои в школе

одинаково легко приняли идиш-иврит,

и долго на голубом глазу считали 

достойным подражания образцом речи

знаменитый на всю улицу говор

нашей соседки Софы Абрамовны,

стонавшей с балкона немного в нос:

— Сеня! Сеня! Не делай мине нерьви!

Ой, вэй, шо я буду делать с этим оболтус?..

Нет, ну анекдоты про евреев,

подшутить беззлобно —

это всегда пожалуйста,

но чтобы так вот запросто,

в лоб тебе — "жидёнок"?

Старый провокатор…

Меня, напрочь отвыкшего

за долгие биробиджанские годы

от всякой националистической ерунды,

с самого начала встречи

крепко подмывало встать,

обложить этих троглодитов по матери

и гордо выйти из кабинета, но...

Но по стране шагал миллениум,

новый президент был «краток»,

ему было пока не до нас,

он занимался войной в Чечне,

а вот рабочим нашего завода,

кстати, детям и внукам

тех самых бедных евреев,

в радость (или на беду?)

построивших в тридцатые

свой неказистый Биробиджан

посреди глухой амурской тайги

(подальше и от сталинской руки,

и от благодатной Кубани),

им всем очень хотелось кушать.

Мы проговорили недолго —

это была обычная дежурная встреча,

меня показали "батьке",

он дал "добро" на святое дело,

схема была давно отработана,

оператора назначал аппарат,

дальше было дело техники,

уж что-что, а добротный контракт

у меня всегда был наготове.

Наживка для кубанского крючка

была приготовлена мною лично,

безотказная и первосортная,

она благоухала и манила —

пять лет как Кубань пыталась

делать наши запчасти сама,

но одно дело большой завод

с его печами, молотами,

технологами и чертежами,

и совсем другое —

какая-то сельская мастерская

с её народными умельцами.

Но оказалось, что эти «умельцы»

были вхожи к самому губернатору,

и когда я пообещал «отдать жену дяде»,

запустив в их мастерской

совместное производство

комбайновых запчастей

в обмен на их большую разовую закупку,

станичники обалдели от счастья,

поили меня целых три дня,

а после проверки в сауне

так и вообще натурально

записали меня в казаки.

Можно было радоваться,

празднуя серьёзную победу,

но незаслуженное унижение,

полученное мною на ровном месте

от "кубанских казачков",

было сродни незаслуженной порке,

оно никак не давало мне покоя —

я прекрасно видел,

что тут, на богатой Кубани,

у них, нациков, «лежбище»,

вовсе не один губернатор думает так,

остальные того же замеса люди,

но только до поры и времени молчат,

однако ненависть к инородцам —

армянам, евреям, цыганам —

так и пляшет порой в зрачках

моих краснодарских "визави".

… И месть моя была сладка.

Через пару дней о том,

что меня принял сам "батька",

говорила вся деловая Кубань.

Кто, да что, да как —

толком люди мало что знали,

но симпатия сверху

была проявлена недвусмысленно,

деньги на запчасти наши

губернатором были обещаны,

но непонятно кому предназначались

для проведения закупки.

Рванувшись на опережение,

алчными жирными пауками

зашевелились в своих норах

ненасытные кубанские перекупщики.

Главы районных администраций

повезли меня по совещаниям,

пытаясь выпытать детали сделки,

устраивая нужные знакомства,

и вскоре мне оставалось только 

возлежать в люксе гостиницы "Кавказ",

подобно гоголевскому "ревизору"

принимая желающих нагреть руки.

Контракты заключались пачками,

авансы лились рекой,

я окончательно обнаглел

и «кэшем», то бишь наличкой,

предоплату уже не брал,

требуя банковских платёжек.

В то удачное, щедрое лето,

прикрывшись расположением властей,

я завалил нашими запчастями

всю многострадальную Кубань,

а когда перекупщики сели в лужу,

я через подставных лиц

выгодно выменял у них на рис

свои же запчасти,

чтобы следующей весной

продать их ещё раз

по очень хорошей цене.

В общем, отработал по формуле:

«Паниковский вас всех продаст,

купит и снова продаст,

но уже дороже!»

Но контракт с губернатором

завод выполнил честно,

попутно навек похоронив

мечту хитрованов-кубанцов

делать наши запчасти самим —

не помогли упрямым «самоделкиным»

ни чертежи, ни оснастка,

колхоз, он колхоз и есть,

на коленке качественные вещи

никогда не делаются.

Николай Игнатович Кондратенко

через год ушёл в отставку,

больше мы не встречались,

умер он давненько,

но всякий раз,

когда вспоминаю я эту историю,

так подмывает меня,

словно мальчишку,

вернуться на миг в прошлое,

чтобы встать и ответить «батьке»

на тот самый вопрос про «жидёнка»:

— Да, батьку! Да! Так и есть!

И с наслаждением посмотреть,

как вытянутся физиономии

у сидящих в кабинете,

как схлынет с породистого батькиного лица

скабрезная ухмылочка,

как заорёт он мне в ответ,

багрово покраснев,

своё знаменитое кубанское:

— Шо-о-о-о?!...

Спасать бедных евреев

за счёт средств жадного антисемита —

дело вполне обыкновенное.

Странно тут другое —

наша незабвенная Софа Абрамовна

своё знаменитое «шо»

произносила точно так же…