Беглец 10/10

Беглец

Александр Бочаров 55

                ГЛАВА 1

                СМЕРТЬ

     Давно, когда я был школьником, произошла эта трагедия, но до сих пор её отголоски временами витают в захолустном районе той бывшей шахты, а иногда будоражат и мою память, и воображение...
Недалеко от Сухого лога, на окраине полузаброшенного проулка дальней улицы маленького шахтёрского городка Осинники, в задрипанном домике - избушке, тихо умерла старушка.
      Соседка, сидевшая у её изголовья, сказывала, что последними словами умершей были: "Коленька, родненький мой сыночек..."
Деньги на похороны собирали два дня, кто сколько даст. Хоронили тихо, без отпевания. Дед Матвей, со своими сыновьями, вырыли могилку на отшибе, в отведённом смотрителем кладбища месте. Когда везли покойницу, то грохот телеги, запряжённой старой клячей, слышался с другого конца улицы. Схоронили, наспех установили сколоченный крест, а на холмик могилки положили полевые цветы, которые нарвал и принёс юродивый Ванечка, тихий и безобидный парень с соседнего двора.
     Пять-шесть мужиков и три женщины-соседки, на той же телеге, где четырьмя часами ранее лежал гроб со старушкой,  набросали  охапки свежего сена,  расстелили брезент, принесли самогонку, стаканы, тарелки с закусками и помянули добрыми словами усопшую. 
Вечером староста улицы, Макаров Иван Корнеевич, изъял домовую книгу умершей, собрал документы и кое какие бумаги, а на следующий день после похорон, притащил  доски, топор, ножовку, гвозди  и заколотил  окна и двери покосившейся избушки. На вопрос соседей: " Зачем это...?!" староста ответил кратко: "Порядок надо знать!"
      Метрах в десяти от заколоченной избушки, вдоль оврага, заросшего зелёным хреном, среди бурьяна, на образовавшихся бугорках, то там, то здесь колосились слабенькие метёлочки степного ковыля... Пчёлки, пролетающие мимо, на соседние цветущие поляны, изменяя высоту полета, вибрировали своими крыльями, издавая характерные, жужжащие звуки; прислушиваясь, можно выделить среди них писк, бормотанье или чириканье. 
Наступило лето на сибирской земле...

                ГЛАВА 2

                ПЛАЧ

      Месяца через два, из очередного места своего заключения, вернулся осунувшийся, измотанный лесоповалом Николай Савельев по кличке "Неумытый" - хулиган и картёжник. Его детство прошло в суровое, полуголодное военное и послевоенное время. Отец погиб на фронте, мама работала коногоном в шахте. Коля без присмотра болтался в коридорах школы или на задворках, позади двухэтажных бараков, около стаек, которые построили то ли заключённые-власовцы, то ли немецкие военнопленные. Когда созревал урожай, то он периодически обирал соседние сады и огороды. Гонял голубей, ходил в лес, где стрелял из обреза или из "поджиги" по пустым банкам и по воробьям. В нём уживалось многое: любовь и ненависть, добро и зло, радость и скука, заинтересованность и безразличие...
Кличку "Неумытый" заработал за длинный шрам вдоль щеки, который он получил в групповой драке с поножовщиной.
      Утром Макаров долго рассматривал справку об его освобождении, нарочито медленно ковырялся в каких то бумагах, а затем выдал письмо, сложенное треугольником: "Располагайся у себя дома ... , а это письмо твоей мамы, написала перед смертью ... , чувствовала она её..."
Солнышко уходило к закату, его лучи слегка пригревали небритую щетину на лице Николая, присевшего на покосившуюся завалинку домика мамы. Буквы расплывались на листке бумаги, сердце учащённо забилось:
       
     "Здравствуй, мой единственный мальчик!
Родненький Коленька, в этот раз уж очень долго ждала тебя, но не дождалась. Я ухожу в мир иной, где покой и согласие...
Всю жизнь работала, не сберегла тебя от несчастий, бед и тревог.
Прости меня, любимый сыночек...
Прошу лишь об одном - начни жить честно.
Целую щёчки твои, ласкаюсь взглядом...
Прощай!
Твоя мама - Мотя."

         Что-то защемило, заклокотало, дёрнулось и оборвалось внутри...  Николай приподнялся, опёрся на угол покосившейся избы, постоял немного и шатаясь пошёл к оврагу.
Распластавшись на земле он застонал, скупые мужские слёзы зака́пали, увлажняя вырванный и зажатый в кулаке клок травы...
     Солнце ушло далеко на запад, тени стали длиннее, сгущались надвигающиеся сумерки. Дул небольшой ветерок, поднимая и переворачивая вырванные бадылки прошлогоднего пересохшего бурьяна.

Свежая прохлада заполняла всё вокруг.
Вдоль низины, по лощинам и оврагам протянулась светло серая дымка заката со складками матовых теней...

                ГЛАВА 3

                НА КЛАДБИЩЕ

      Утром следующего дня, Николай заглянул к Алексей Иванычу, одолжил лопату, топор и пилу. От перегородки маминой стайки оторвал струганные доски, а из кучи сваленных деревяшек выбрал несколько ровненьких брёвнышек, погрузил на двухколёсную телегу, а поверх этого водрузил плотно закрытую молочную флягу, наполненную холодной колодезной водой. На заднюю часть телеги прицепил сетку-авоську с куплеНной едой и бутылкой водки, осмотрелся вокруг и впрягся в длинные оглобли.
       Через час он уже был на кладбище "Елбань", расположенном на северо-восточной стороне длинного косогора, упирающегося верхней стороной - в лес, а нижней - в окраины посёлка "Стройгородок". Западнее, в двадцати минутах ходьбы быстрым шагом, находится посёлок "Мирный", недалеко от места бывшего "Сиблага".
      Покосившиеся кресты и красные звёздочки на памятниках, наводили печаль-тоску и грусть по ушедшим людям. "Неумытый" медленно подошёл к провалившейся маминой могиле, снял свою восьмиугольную кепку из темно-синего бостона, перекрестился, нагнулся и присел на колени. Ветер теребил его волосы с проседью, а на выбритом лице багрянцем налился рубец старого шрама, кадык, выдавая эмоциональное состояние, подёргиваясь, "заплясал" мелкой судорогой... Его губы шептали что-то, руки  суетливо мяли козырёк и околыш кепки, глаза блестели голубизной неба, а тёмные круги под глазами то ли завораживали, то ли пугали...
      Николай встал, поправил крест, взял лопату и начал нагребать холмик земли вперемешку с песком и глиной. Сформировал контур могилки, сделал отводные сточные канавки для дождевой воды, распилил доски и брёвнышки в нужные размеры. Всё перемерил, разметил и сколотил прочный столик с двумя скамейками, врытыми в землю.
       Недалеко, в лощине, на небольшой полянке Николай пластами нарезал дёрн, на телеге перевёз к маминой могиле, выложил зелёным ковром по всей поверхности перекопанной земли, плотно засыпал швы и обрызгал водой из фляги.
Отошёл в сторону, внимательно осмотрел проделанную работу, умылся остатками воды и накрыл стол. В два стакана налил водку, на один положил краюшку хлеба, а другой - выпил залпом.
      "Неумытый" тяжело вздохнул, думая о прожитой жизни, о своей судьбе... Не ласкала она его, а крутила в бараний рог: холодные пересыльные тюрьмы, переполненные зоны-лагеря; без семьи, без своего угла...  Хуже чем перекати-поле, оно хоть оставляет что-то круглое, овальное и сухое, которое катается по ветру в виде шаров, рассеивая семена. 
А что ждёт его?!
       Вдруг стало душно, ветер немного притих, потянуло сыростью. Над дальним лесом, наливаясь свинцом, потемнели кучевые облака, замолкли птицы... Неожиданно сверху к земле устремился поток холодного ветра, он поднял клубы пыли, которые в странном танце закрутились вихрями и тут же на землю начали падать первые тяжёлые дождевые капли, обрушился ливень. На потемневшем небе ослепительно засверкали молнии, загрохотали раскаты грома. 
Прикрывшись куском брезента, сдёрнутого с подстилки телеги, Николай стоял у края могилы и смотрел, как ручейки дождевой воды заливали уложенные пласты дерна, а затем устремились в прорытые отводные канавки и бурлящим потоком понеслись вниз к оврагу, вдоль протоптанной тропинки... 
Вскоре тучи уменьшились, ветер понёс их дальше в сторону посёлка Тайжина, на небе появились просветы, сквозь которые пробились лучи солнца. Всё кругом преобразилось и ожило, в чистом, свежем воздухе вновь запели птичьи голоса...
       Погрузив свои нехитрые пожитки и инструмент на телегу, Николай приподнял длинные передние части оглоблей на уровень плеч, а короткими - задними плавно уперся в землю, как салазками, для лёгкого торможения арбы, и медленно покатил её по уклону, вниз косогора.
На улице, около своей калитки, председатель уличного комитета Макаров разгребал угольную золу и горельник, засыпая размытую дождём канаву. "Неумытый" его отблагодарил и вернул инструмент. Иван Корнеевич, посмотрел на заляпанную глиной телегу, потом перевёл взгляд на Николая и тихо произнёс: "Приходил участковый, спрашивал тебя, интересовался пропиской. Получишь паспорт - заходи, поговорим."
Савельев кивнул головой и направился к ... своим трущобам.

                ГЛАВА 4

                ДИССИДЕНТ

       В начале сентября зазолотились купола пожелтевших верхушек высоких берёз. Тополя и осины начали неторопливо снимать свой наряд, чередой падающих, кружащихся листьев ... Осеннее разнообразие красок и расцветок с нежностью ласкает взгляд. Выдался сухой, тёплый день.
        Николай получил паспорт с пропиской и шёл по аллейке старого, полузаброшенного, неухоженного сада шахты № 9. Около развалившейся летней танцплощадки, на деревянной скамейке с железобетонными тумбами хрущёвских  времён, сидели его старые знакомые.
Поздоровались, пожали друг другу руки, "Неумытый" присел, поговорили кое о чём и ... не о чём (лясы поточили), покурили. 
Виктор Громов ("Тихоня") и Краснопёров Олег ("Червонец") - битые мужики , когда-то отсидели по три года за хулиганку по малолетке, потом встали на путь исправления, пристроились на шахте, но в душе и в теле, иногда, ой, ой да пробьётся, корявой порослью, блатата неуёмная.
Олег приобрёл навыки удачного, отчаянного "каталы", после получки с азартом играл в картишки на деньги, применяя меченые карты и некоторые другие шулерские приёмы. 
Виктор Громов "продвинулся" в другом направлении. Как рассказывают работяги: "Дальше некуда..."  Лет шесть назад, работая крепильщиком на участке 4 шахты № 9, он повздорил с подземным мастером, который частично не закрыл наряды на выполненные работы. "Тихоня" ходил, канючил, искал правду-матку по кабинетам комбината шахты, но то ли Громов тихо просил, то ли правда где-то затаилась, а толка не было.
В конце концов ничего не добившись, он, после очередного наряда на подземные работы, крепко напился в раздевалке "мойки", а кое-кто говорил, что и травку покурил, взял рабочий топор (крепильщики топоры и пилы носили с собой в раздевалку) и ... в чём мама родила пошёл через сквер шахты на трамвайную линию, которую торжественно запустили в эксплуатацию двумя годами раньше. 
Голышом сел на деревянные шпалы, между ног положил топор, чем и перекрыл железнодорожную одноколейку. Весь городской, экологически чистый транспорт, встал на прикол. Некоторые мужики пытались подойти, но он озверело рычал, размахивал топором, бубнил, что рванёт "колотушку" - немецкую трофейную гранату, завернутую в портянку и припрятанную в резиновый сапог.
Через час приехало городское начальство, прикатила милиция, примчались две пожарные машины, карета скорой помощи и санитары из Калтанской психиатрической больницы во главе с главврачом. 
        Администрация, управленцы, хозяйственники под руководством председателя горисполкома и первого секретаря Осинниковского горкома КПСС  на всякий случай спрятались за стенами  трамвайной остановки, долго и горячо что то обсуждали, спорили, суетились. Энергетикам дали команду обесточить все ближайшие электрические линии, затем пригнали два бульдозера и пожарные, укрывшись за ножи - отвалы трактора, стали заливать "Тихоню" струями воды из двух брандспойтов.
      Первые гидравлические удары были слабенькие, напором воды не удавалось вырвать шахтёрский сапог с засунутой портянкой из рук Виктора. Приехала третья пожарная машина и работа закипела... Одной струёй проливали по телу Громова: его живот то вдавливался, то расправлялся, то вдруг раздувался, какое -то углубление, похожее на ямку, перекатывалось в след бьющей воды. Рот "Тихони" не симметрично перекашивало, временами он открывал его, как пескарь, выброшенный на берег. 
        Следующей гидравлической атакой, с использованием трёх брандспойтов, Громова запрокинули между рельсов, крупным планом мелькнула его незагорелая белая задница, тело завалилось на шпалы, пропитанные креозотом и залитые водой. Мощным напором струи из второго брандспойта наконец-то из рук Виктора вырвали резиновый сапог, который перелетел через рельс и упал с насыпи под мостик. Туда медленно пополз сотрудник горвоенкомата, снаряжённый в бронированный жилет с нахлобученной на голову армейской каской. Вместо предполагаемой ручной гранаты, он обнаружил в сапоге лёгкую двухкилограммовую  кувалду без рукоятки.
Когда топор отлетел от тела "Тихони" на расстояние чуть больше, чем длина его вытянутой руки, и он был окончательно обезоружен, к нему подбежали два санитара и прижали к шпалам, подошла полная женщина в белом халате, обнюхала, посмотрела зрачки, прощупала пульс, поставила укол. Виктор как-то неожиданно притих, срыгнул, посмотрел опустошённым взглядом и сник... Его завернули в грязно-синее одеяло и запихнули в машину с надписью "Медвытрезвитель".
       Через сутки радиостанция "Голос Америки" сообщила: "В посёлке Осинники шахтёр Тихонин, возмущённый беспределом местных властей, приковал себя к рельсам железнодорожной магистрали Новокузнецк (Сталинск) - Таштагол, а через три часа он был насильственно брошен в психиатрическую больницу..."
         После выписки из больницы, Витьку Громова, по состоянию здоровья, перевели с подземного крепильщика на должность поверхностного лесогона на лесосклад шахты № 9. К старой кличке "Тихоня" прибавилась новая - "Диссидент". Однако поведение, повадки, интересы и пристрастия остались прежними: работал, как все, пил в меру, играл в карты...

                ГЛАВА 5

                ИГРА
           
               "Неумытый" привычным жестом поправил кепку на голове и собрался уходить, но "Червонец" предложил сыграть в "очко", на что получил согласие Николая. 
Громов быстро подкатил к скамейке три чурки, притащил столешницу, соорудил импровизированный стол для игры, достал новую, стандартную русскую колоду (тридцать шесть карт) и протянул её Савельеву, однако в ответ услышал:
"Ты же знаешь, я начинаю игру своими..."  
"Неумытый" вытащил из голенища хромового сапога финский нож, воткнул его в стол, не спеша достал из кармана три колоды атласных карт покерного размера и присел на чурку так, чтобы Юрий, сидевший на скамейке, оказался по левую руку от него, а Виктор — справа. 
Краснопёров и Громов  переглянулись, они помнили, что Савельев всегда делает это перед игрой в карты:
"Нам не нужны здесь лживые слова,
Когда ты выронишь туза из рукава.
И не бледней, у нас на этот "фол"
Перед игро́ю нож воткну́ли в стол..."
Жизнь заставляет его поступать так:
"Никому нельзя доверять, ни человеку, ни женщине  ни зверю, но всегда можно положиться на клинок в своей руке.
Верь только ему !" 
               Бросили жребий, определили сдатчика (банкира), им оказался "Червонец", который демонстративно распечатал новую пачку атласных карт и начал тщательно тасовать "картёжным способом": поделил колоду на две части, в каждую руку взял по одной половинке, затем положил карты лицевой стороной вниз (на ладонь) и начал перемешивать по мере опускания их на поверхность стола. То есть приподнял направленные друг к другу торцы карт так, что из каждой половины колоды поочерёдно освобождается по одной карте. Затем "Червонец" выровнял соединенную колоду таким образом, что карты немного изогнулись в середине. Такое перемешивание колоды карт имеет и другое название: "голубиный хвост". После тасования, по традиции, Юра вытянул нижнюю часть колоды и положил на верхнюю. Карты при этом способе перемешиваются хорошо, а само действие смотрится красиво.
Держа в одной руке перетасованные карты, Краснопёров предложил Николаю снять одну карту с колоды и объявил сумму: "В банке десять рублей", потом сдал Громову и Савельеву по одной карте в закрытом виде, а последнюю карту, даму крести, сдал себе "рубашкой" вниз. Нижнюю карту, из оставшейся колоды, открыл и положил её поверх колоды, картинкой вверх.
Игрок, который получил карту, отказаться от игры уже не может, он должен разыграть банк, а только затем выйти из игры. Первый ход принадлежит игроку слева от банкира, то есть"Тихоне", который сразу объявил: "Иду на пять рублей", попросил одну карту у банкира. Получив карту, Виктор на время задумался, как-то смачно плюнул в сторону и затребовал ещё одну.
"Вот падла, перебор, двадцать два очка!" — возбужденно объявил он, показал свои карты и положил пять рублей на стол, в банк.
               Играли долго, азартно, напряжённо, игроки внимательно отслеживали каждое движение "банкира" и любые манипуляции соперника. В игре было многое: переборы очков, недоборы, выплаты долга в банк, штраф за сокрытие перебора, "золотое очко" (два туза в прикупе), двадцать одно — очко ... 
В конце концов, "Неумытый" сорвал банк и забрал весь выигрыш, более ста рублей. Затем резким движением вырвал финку из столешницы, засунул её в ножны и в голенище сапога. Немного постоял, подумал, вытащил из "пистона" брюк мятую денежную купюру и положил на стол:
"Наверное с утра не жрали!"
Развернулся и медленной походкой, в развалочку, пошёл прочь от проигравших соперников.

                ГЛАВА 6

                БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ

        "Неумытый" никуда не торопился, его никто не ждал. Мысли, словно лёгкий,  игривый ветерок, кружились в его голове, отчего-то снова начал вспоминать многое из своей жизни, как тогда, десять лет назад, после последнего свидания с мамой...
В навсегда ушедшей, шаловливой, ранимой юности он по своему был безмятежным, счастливым: молодой, здоровый, беззаботный парень, полный сил и энергии. Окружающие друзья и знакомые, каждый по своему, увлекали Савельева: их судьбы и характеры суетливо и волнительно переплетались с неуёмной жизнью Николая. Девчонки тянулись к нему, к его  задушевному пению и увлекательной игре на гитаре.
Он впервые влюбился в пятнадцать лет...
Она тихо и спокойно, без спешки и лишних слов, маленькими шажочками, вошла в мир Николая, где в думах и в одиночестве, металась его душа...  Ему стало светло и уютно, а внутри шептало: "Хорошо, когда ты рядом, задержись на время, отогрей меня от проблем и забот мирских в повседневной жизни..."         
Первая, романтическая любовь завораживала юного Колю, она была, как музыка... , внутри, в его сознании и в мыслях...
Просыпались чистые, нежные, добрые человеческие чувства и изумительные эмоции. Всё теплилось и вырывалось наружу из груди, а в душе: зарождались удивительные ростки нового, душевного всплеска; мерцали и согревали огоньки от божественной искорки: ласки, нежности и любви...
Однако Николай не проявил расторопности в любви, не подсуетился, как некоторые ...  Любил одну единственную, неповторимую...  ни много,  ни мало, а двадцать лет. Юношей – ловил взгляды любимой и думал о ней, грезил  ею, девушкой;  мужчиной – любил  её,  женщину. Не целовал, не обнимал, просто – любил безответной любовью, не выпячивая своё чувство наружу. Девочкой – она не  понимала, что он её любит; девушкой – ей запрещали родители дружить с ним, с хулиганом, который ставил на уши добрую половину школы; женщиной – она  была  верна  своему  мужу.
        Ничто, ни пересыльные тюрьмы, ни лагеря, ни трудности, не пошатнули веру и чувство любви к Тане. Она и его мама Мотя, словно ангелы хранители, помогали в самые трудные минуты жизни. Даже во время первого побега из зоны, по ещё заснеженной, но уже по весеннему ожившей тайге, он бежал к ней: чистой, светлой, единственной Татьяне и к своей маме - Моте, которая любила его преданной материнской любовью.

                ГЛАВА 7
      
                ПОБЕГ

         Четвёртый день, как он был на воле, позади более ста километров пройденного пути по сибирской тайге. Готовясь к побегу, Савельев прежде всего утеплил обувь войлочными стельками, так как именно обувь – самая уязвимая часть одежды в таёжных условиях. Он сшил небольшие чехлы, которые надел поверх обуви: прослойка воздуха удерживает тепло. По ровному снежному насту Николай за час проходил около четырёх километров. Его пища была однообразная: чёрные сухари, пластинки вяленого мяса ондатры (перед побегом помогли верные кореши по лагерю), колбА сорванная с болотных кочек (сибирская черемша)... За поясом висел небольшой тесак, в нагрудном кармане лежала надёжно упакованная коробочка спичек и несколько "листиков" тонкой бересты для розжига огня. В другом кармане хранилась небольшая пачка "НЗ", залитая парафином и обмотанная куском ткани.
Всю ночь Николай пролежал недалеко от ручья, в заброшенной волчьей норе с шириной входа около пятидесяти сантиметров, на глубине более двух метров. Штормовой ветер пригибал к земле полувековые кедры, ломал слабые деревья, вокруг летали и падали сухие ветки и стволы. Тёплые дни и сильный ветер настораживали Савельева, неделю назад вольнонаёмные промзоны лагеря (старожилы) проболтались, что через пять-семь дней река вскроется ото льда. Надо успеть по льду форсировать реку, а на левом берегу, за лесом, железнодорожная магистраль с проходящими пассажирскими поездами и грузовыми составами. Утром всё стихло, Николай подкрепился небольшим кусочком мяса ондатры - водяной крысы и сухариками из чёрного хлеба.
До берега не более десяти - пятнадцати километров. Он бежал вдоль просеки по образовавшимся проталинам, где небольшие пни спиленных деревьев не мешали яркому солнышку прогревать почву. Подошвами "доморощенных" унт Николай притаптывал "расплескавшиеся" по земле – подснежники, пробившиеся к свету и теплу медуницы. 
Савельев остановился, прислушался, осмотрелся вокруг. Его сердце билось учащенно, в голове пульсировала кровь, отражаясь неутомимыми, неустанными постукиваниями молоточков в висках. Он прилёг на кучу сухого валежника, чтобы отдышаться и немного отдохнуть.
Отдых и установившаяся тишина по правому берегу реки, понемногу успокоили Николая: восстановилось ровное дыхание, сердце притихло, пульс пришёл в норму.

                ГЛАВА 8

                ПЕРЕПРАВА

          В долину русла реки, закованную льдом, опустился серо-дымчатый туман со свинцовыми разводами. Николай отыскал большую палку, подошёл к обрывистому берегу, спустился вниз, обогнул заросли прошлогоднего камыша и оказался там, где наиболее безопасно начинать переправу.
Прежде чем ступить на поверхность замёрзшей реки, Савельев проверил  это место. Молочно-белый лёд примыкал к берегу без снежных надувов и промоин. Николай присел на корточки, тесаком поковырял лёд и ударил длинным шестом по его поверхности, раздался глухой звук без коварного потрескивания. Туман стал менее плотным, видимость порядка 50 - 70 метров,  дул устойчивый ветер сверху реки,  значит при форсировании, левая часть тела и головы должны постоянно обдуваться ветром, чтобы не сбиться с правильного пути.
Ледяную переправу он преодолел за два часа: осторожными маленькими шажочками; на карачках (на четверёньках); ползком на брюхе; перекатыванием тела с боку на бок...
Хорошо просматривался невысокий левый берег реки с растущими деревьями и кустарниками.
         Савельев осторожно прошёлся вдоль береговой бровки, в наиболее удобном месте поднялся на верхнюю террасу склона долины, осмотрелся вокруг и присел на сухой, поваленный ствол дерева.
Он сильно устал, в коленях появилась судорожная, мелкая дрожь, чего раньше  никогда не было. Николай порылся в своей котомочке, вытащил кружку, в ближайшем ручье зачерпнул воду. Сорвал почки березы и сосны, тесаком  надрал кору с молодого кедра. Рядом, в неглубоком овраге, из сухих прутиков, разжёг маленький костёр без большого дыма, на выложенные камни поставил кружечку и стал помешивать прутиком её содержимое. После кипения быстро забросал огонь песком, сосуд прикрыл плиткой из камня.
Савельев перекусил на скорую руку, выпил маленькими глоточками свежеприготовленный отвар, сразу стало легче, тепло согрело изнутри и растеклось по всему телу...
Солнышко перевалило за вторую половину дня. Пошли пятые сутки, как Николай сбежал из лагеря. Ещё  с утра весенние утренние росы расплескались в море ярких цветков и сочной зелени, а свинцово-дымчатые туманы рассеялись, их капельки растворились и превратились в невидимый пар. Сквозь кроны стройных, высоких деревьев, пробились мощные солнечные лучи  и принесли на  землю свет и тепло. Причудливые, игривые тени, от качающихся кустов , стволов и веток, распластались на небольших зеленых полянках, поросших мхом, травой и цветами...

                ГЛАВА 9

                НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

          К вечеру он вышел к железнодорожной магистрали, определил направление движения подвижного состава, выбрал наиболее длинный участок, где скорость локомотива снижается из-за подъёма вверх. Недалеко от железнодорожной насыпи, в приямке, среди старых выброшенных шпал, бревен и валежника, расстелил заранее нарубленные еловые лапники, залёг, а сверху, для маскировки, прикрылся ветками и стал ждать поезд.
         Николай в очередной раз обдумывал сложившуюся ситуацию, здесь железная дорога имеет затяжной подъём с небольшим поворотом направо, движение поезда будет минимальное. Локомотив и два-три вагона скроются за поворотом и машинист не увидит по левой стороне конец своего состава. Именно в это время наиболее безопасно выбегать из убежища. Нужно учитывать и разновидность проходящих поездов, так как прицепиться за пассажирский или почтовый литер рискованно: в крытые вагоны не влезешь, на поручнях висеть опасно, на холоде долго не продержишься. Многие товарные составы, с наиболее ценными и опасными грузами, перевозят в сопровождении военизированной охраны.
Прошло более часа, стало смеркаться, с восточной стороны приближался локомотив, его механизмы тяжело и шумно пыхтели, скрежетали, из паровозной трубы  валил густой дым.
         Савельев сжался на дне своего примитивного убежища, в его теле скрутилась невидимая, мощная пружина, потом резко оттолкнулся от приямка, вылетел пулей, распрямился, с головы и с плеч полетели маскировочные ветки,  еловый лапник. Он побежал по земле, сочащейся расползшимся вечерним туманом, к железнодорожной насыпи, наперерез проходящему поезду.  Быстро-быстро перебирая ногами, выскочил на гребень из утрамбованного щебня вблизи шпал, балансируя левой рукой, протянул правую, чтобы зацепиться за нижнюю, угловую, металлическую накладку, приваренную к стенке вагона. Первая попытка не удалась, грузовой состав рвануло вбок, ладонь руки соскользнула вниз ...
Его мускулы неимоверно напряглись, ноги упруго пружинили, как тело кобры. Он продолжал бежать, немного развернулся вправо, чуть-чуть  подскочил, быстро вытянул руки, крепко вцепился в металлический прут, одной ногой резко оттолкнулся от насыпи, взлетел на поручень, подтянулся и вскарабкался вверх по скобам, вдоль высокого борта открытого (без крыши) грузового полувагона.
Николай перелез через обвязочную раму, в левом заднем углу нащупал ногой скобяной трап (разновидность лестницы) и опустился внутрь. В полумраке разглядел упаковочные деревянные ящики с оборудованием, рядом валялись короткие доски, рейки, обрезки бруса. В передней части вагона, на деревянных прокладках, лежащих под упаковочной тарой, из брусьев и досок смастерил лежанку, а сверху – упором в угол вагона и с наклоном на ящик, для своего укрытия, установил крышку-щит.
Николай прилёг, подложил под голову мягкую часть котомочки, свернулся в комочек и начал засыпать под стук и шум поезда,  мчавшегося без остановок, с характерным запахом смеси, в которой и дым от угля и торфяных брикетов, креозота, запах жженой резины тормозных колодок. Савельев устал, ему было всё равно куда едет состав, главное – у него появился свой угол, где можно немного передохнуть и набраться сил.

                ГЛАВА 10

                НА ПЕРЕГОНЕ 

          Через сутки, на большом перегоне, грузовой состав остановился  для маневровых работ.  Савельев с большой осторожностью вылез из полувагона, пошёл в сторону головной части поезда и обнаружил, что паровоза там нет, под колёсами первого вагона установлены тормозные башмаки, а  на проходных светофорах горит красный свет.  Ориентируясь на светящийся фонарь колонки для заправки водой паровозов, Николай вышел к водокачке, попил воду, наполнил армейскую фляжку. 
Савельев не стал суетиться и заново испытывать свою судьбу, вернулся в наспех оборудованное укрытие полувагона, где ещё днём прочитал на упаковочных ящиках:
"Отправитель: Иркутский завод тяжёлого машиностроения.
Получатель: Юргинский машиностроительный завод." 
Он обратил внимание, что на этом перегоне работает двухсторонняя парковая связь для переговоров дежурного с работниками смены. О направлении движения сформированных поездов сообщают через динамики. Железнодорожный состав с его полувагоном будет проходить через знакомый город Тайга в Юргу, расстояние между ними не более 80 километров. 
          В 1950 году, в возрасте 17 лет, в порядке призыва (мобилизации) Николая направили на обучение в Юргинскую школу ФЗО, но за нарушение дисциплины и самовольный уход из училища его впервые наказали и заключили в Тайгинскую трудовую колонию сроком на один год. С тех пор всё пошло наперекосяк – то тюрьма, то колония, то зона...
От Юрги до Осинников, через Новокузнецк, порядка 350 километров, а там родные места, где есть надёжные друзья.
Утром паровоз, полувагоны, платформы, думпкары в общей сцепке медленно двинулись с места и стали набирать маршрутную скорость. Перестукивание колёс, скрежет металла, шум ветра, вихрем врывающегося во внутрь полувагона, всё это не помешало Савельеву уснуть крепким сном, после проведенной бессонной ночи в тревоге и в ожидании.
          Поздно вечером железнодорожный состав прибыл на станцию Юрга–1. Николай понимал, что за время, прошедшее со дня побега из зоны, объявлен розыск и по наиболее вероятным маршрутам его передвижения разосланы подробные ориентировки  в отделения милиции, по  службам, станциям, полустанкам, вокзалам...
          В  натянутой до самых бровей шапке, в зэковском ватнике, с тесаком за поясом "Неумытый" уходил со станции в надвигающуюся ночь, навстречу тёплому весеннему ветру. Он направлялся к окутанной лёгким туманом окраине города, туда, где  по левому берегу Томи раскинулись непаханые поля с одиночно стоящими то здесь, то там, небольшими, наполовину  разобранными, разворованными колхозными стогами и скирдами золотисто-жёлтой соломы. 
          Вдалеке, по сторонам светились неясные, слабые огоньки – ориентиры для путника, идущего в безмолвной, кромешной темноте, без лунного света, при тусклом мерцании далёких звёзд...

                                 Продолжение следует...