Бессмертная душа 10/10

Сокращая путь, сквозными дворами шлёпаю по осеннему золоту, особенно щедро рассыпанному транжирой-ветром близ казино, и невпопад заупокойной мелодики листопада размышляю о бессмертии.

С большим трудом перепрыгиваю огромную лужу. Едва устояв, говорю себе: «Стареем, брат!» – явно не к бессмертной душе обращаясь. Мысли, уподобившись листве, то останавливаясь, то возобновляя кружение, вихрятся, не формируясь в сколь-нибудь стройную концепцию.

…Душа людская не имеет ни имени, ни отчества; не обременена званиями и почестями, партийными и служебными обязанностями, – весь этот далеко неполный перечень тщеславностей присущ эго, – тленной ипостаси человека, абсолютно никакого отношения к истинной жизни не имеющей.

Вдруг родники памяти, фонтанируя чувством прекрасного, в очередной раз тщетно пытаются выплеснуть несказанное. Но словесного объяснения чуда любви, дарящего чувство бессмертия, не происходит.

Спонтанно машу рукой, ибо проявлениям истины не нужны даже самые лучшие слова, в наилучшем порядке составленные! Слова нужны тем, кто сомневаются; кто обманывает или обманываться рад.

Мимоходом считываю с беззвёздных зениц прохожего, – явно не о бессмертии размышляющего, – смерть, плохо прячущуюся в окаменевших уголках забытой улыбки, подаренной явно не всуе кому-то очень дорогому, возможно, жене в прошлом году на день рождения.

Далее следуют фразы уничижительного порядка, характеризующие мое отношение к миру. Суровый поток осуждения обрываю волевым усилием: «Клиника! Так здоровые люди думать не могут!» А, как? и о чём думают здравомыслящие люди? Не о бессмертии же, в конце-то концов, идя своей дорогой?

…Душа не думает. Душа живёт пониманием вещей – здесь и сейчас! – что, собственно, и является её главным делом. Вот она, утомлённая зноем, припадает к роднику, жадно глотая студёную воду, ловко отмахиваясь от оводов и слепней. А, вот, не размышляя о святости содеянного, отдаёт смертельно голодному страннику последний ломоть хлеба.

…Бессмертная душа, чуждая стадности, сторонясь солидарной безответственности, чураясь эры коллегиального стяжательства,безмолвствует, неисполненная шкурных вопросов: где и как бы ещё урвать кусочек землицы, выцарапать заводик, скважинку, жилку золотую, кимберлитовую трубочку продуть в карман-пистончик; миллиончик-другой притырить? Да так это обтяпать, чтоб и себе ненаглядному, и деточкам, сюси-пуси-лапочкам, жилось на Белом Свете не хуже, чем гейтсам-соросам!

…Бессмертная душа встаёт чуть свет и, укрыв голодных детей ветхим одеялом, упавшим на холодный пол выстуженной за ночь хаты, идёт на подворье, и, наколов дровишек в промозглых сумерках, растапливает печь. А потом, накормив кровинок своих скудным завтраком, и, отправив их в школу, спешит на ферму, чтобы трудиться, как заповедал Бог – в поте лица своего, на вновь испечённого пана-горлопана – бессменного председателя Панибратства крохоборов имени «Лакиз и Двулычек» в буквальном смысле слова плюющего на все её чаяния и надежды.

А что еще делать бессмертной душе?.. Не проклинать же последними словами «новых тусклых» душегубов Отчизны, множащихся, не иначе как почкованием, пугающих обездоленных сограждан многоэтажными склепами, что гигантскими насосами стоят над реками и озерами – некогда любимыми местами отдыха советских людей, выкачивая из народа последние силы и средства на своё содержание?!.

Не завидовать же этим несчастным владельцам борделей (именуемых вопреки их истинному содержанию, «домами») неспособным остановиться в узурпации благословенных прав, добытых усилиями бессмертной души пропахшей хлевом ради хлеба насущного?!.

Нет, нет и нет!.. Бессмертная душа, завернувшая в носовой платочек пару конфеток, поданных напарницей на помин родственной души, спешит туда, где без неё – конец света!.. И сумеречной, смутной порой, не иначе, как чудом сохраняя надежду на лучшую долю, возвращается восвояси. Кладёт, изрядно деформированные шоколадные конфетки в хромой буфет, чтоб завтра, достав к чаю воистину Небесный гостинец, разбудив в детях нечаянную радость, скрасить серое утро счастливыми улыбками.

А в воскресенье (опять же, ни свет ни заря), состряпав оладушек на завтрак, забыв, когда последний раз отдыхала, она – эта кроткая бессмертная душа – идёт в церковь, чтобы, отмесив своими ветхими выходными полуботинками пять километров безбожного бездорожья, встать в общей молитве, и никого не судя, помолиться за весь люд православный, за отечество свое болезное, погрязшее в распрях и расколах… За здравие барина своего окаянного…

В притворе храма встречаюсь взглядом с бессмертной душой – ни имени, ни отчества у которой… Только смирение и любовь.