...и дверь впотьмах привычную толкнул... 10/10

     *   *   *

...и дверь впотьмах привычную толкнул,  

а там и свет чужой, и странный гул – 

куда я? Где? – и с дикою догадкой

застолье оглядел невдалеке,

попятился – и щёлкнуло в замке.

И вот стою. И ручка под лопаткой.

А рядом шум, и гости за столом.

И подошёл отец, сказал: – Пойдём.

Сюда, куда пришёл, не опоздаешь.

Здесь все свои. – И место указал.

– Но ты же умер! –  я ему сказал.

А он: – Не говори, чего не знаешь.

Он сел, и я окинул стол с вином,

где круглый лук сочился в заливном

и маслянился мозговой горошек,

и мысль пронзила: это скорбный сход,

когда я увидал блины и мёд

и холодец из поросячьих ножек.

Они сидели как одна семья,

в одних летах отцы и сыновья,

и я узнал их, внове узнавая,

и вздрогнул, и стакан застыл в руке:

я мать свою увидел в уголке,

она мне улыбнулась как живая.

В углу, с железной миской, как всегда,

она сидела, странно молода,

и улыбалась про себя, но пятна

в подглазьях проступали всё ясней,

как будто жить грозило ей – а ей

так не хотелось уходить обратно.

И я сказал: – Не ты со мной сейчас,

не вы со мной, но помысел о вас.

Но я приду – и ты, отец, вернёшься

под этот свет, и ты вернёшься, мать!

– Не говори, чего не можешь знать, – 

услышал я, – узнаешь – содрогнёшься.

И встали все, подняв на посошок.

И я хотел подняться, но не мог.

Хотел, хотел – но двери распахнулись,

как в лифте, распахнулись и сошлись,

и то ли вниз куда-то, то ли ввысь,

быстрей, быстрей – и слёзы навернулись.

И всех как смыло. Всех до одного.

Глаза поднял – а рядом никого,

ни матери с отцом, ни поминанья,

лишь я один, да жизнь моя при мне,

да острый холодок на самом дне – 

сознанье смерти или смерть сознанья.

И прожитому я подвёл черту,

жизнь разделив на эту и на ту,

и полужизни опыт подытожил:

та жизнь была беспечна и легка,

легка, беспечна, молода, горька,

а этой жизни я ещё не прожил.