Три карты 0/10

Опубликовано в журнале "Эмигрантская лира" № 4(28)-2019, в разделе

      "Поэзия метрополии".

               «Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла».

                А. Пушкин

1.

Из мрака, холода и хлама,

Над разгулявшейся Москвой,

С афиши пиковая дама

Глядела мумией живой.

Дудел матчиш прохожим в ухо,

Желтел фойе уютный свет.

А на афише на старуху

Навёл безумец пистолет.

«Три карты, или вам могила!» –

И целит, нечего сказать!

Графиня ахнула, застыла

И приказала поминать.

2.

А снег дрожал; по подворотням

Шатались стайки голытьбы,

И о спокойствии Господнем

Мечтали каменные львы.

Их трагедийные личины

Пургой припудрились рябой.

Матросы склад громили винный,

Как фрица на передовой.

Блестя трофейными штыками,

Патруль разбойный проходил.

И, перевязанный бинтами,

Безногий плакал и вопил.

А в зал, с утроенным азартом,

Летел со сцены монолог:

«Колдунья старая! Три карты

Открой, открой!.. Мертва, мой Бог!»

3.

В гримёрной, зеркала напротив

Сиди, артистка, много лет.

Пусть Германн на тебя наводит

«Лепаж», извечный пистолет.

В чепец одетая и в гриме,

Ты, умирая каждый раз,

Живёшь в короткой пантомиме

И тайну бережёшь для нас.

И эта малая площадка,

Раздолье склянкам, пузырькам,

Любовь, надежда и загадка –

Три карты, выпавшие нам.

4.

В мерлушках, ватниках, бушлатах,

Отведав терпкого плода,

Хлюсты, карманники, солдаты

Шатают снег туда-сюда.

Матросы в тельниках, не с флота,

Которых бросил пулемёт,

Из гроба вставшая пехота,

Та, что за вьюгою бредёт.

И псов заоблачная свара

Из кущ, мертвецких и с полей.

И паровозного ангара –

Всенощный ладан и елей:

Достигнув места назначенья,

Из драмы смутной и дрянной

Спешат гробы на представленье

Ослепшей площадью ночной.

5.

Подмостки – чудо, лицедейство,

Мелькнувшей юности пора;

Трагедий буйное злодейство,

Комедий шумная игра.

От Гоцци весел, но застенчив,

От Бомарше – как пух летуч,

От Данте – словно бы увенчан

И от Островского дремуч, –

Во всё вникал мой зритель зоркий,

Шестидесятник молодой,

Короткобрюкий друг галёрки,

Элиты вычурной изгой.

Ульянов там гремел народно,

Обычен нравом и лицом,

Нескладный Яковлев дородно,

Глядел гусарским молодцом.

Легко Борисова блистала

Великолепной худобой,

Реснички страшно раскрывала,

Манерно звук тянула свой.

Там чахла Гоголева в кресле

Старухою в чепце ночном…

Но не обидитесь вы, если

Об этом доскажу потом?..

Там в рамку тусклую, простую

Забот сегодняшнего дня

Вставлял Арбузов зачастую

Картинку, снятую с меня.

6.

Два раза вышедши на вызов,

И утвердив с галёркой связь,

Старомосковская актриса

В пустой гримёрке заперлась.

В чепце сценическом и гриме,

В воздушных рюшах старины,

В морщинах старческих – бог с ними! –

И как без них? Они нужны.

Хотя бы вечером, для роли,

А дома всё равно – одной.

А утром – в театр: «чего же боле?»,

Что нужно старой да больной?..

Актриса в зеркало глядела,

Рукой сухой стирая грим,

Где немец кукле онемелой

Грозился выстрелом своим.

7.

«Толпа вошла, толпа вломилась...» –

Не скажешь Тютчева точней.

Дверь распахнулась – не раскрылась.

А на пороге, перед ней...

В гримёрку чередой заходит

Бойцов проверенный отряд –

Пьеро, печальный по природе,

Псалмы читающий прелат,

Король шекспировский, обманут

Коварно дочками – и тут

Незаживающие раны

Его к отмщению зовут.

И достаёт он штык гранёный,

Но щёлкнув маузером вдруг,

В графиню целит неуклонно

Угарный шут его и друг...

8.

Вчистую отрицать неверно

Значенье сплетен городских.

Пропали вдруг из костюмерной

Одежды пастырей святых, –

Корона, мантия и бармы,

Колпак с бубенчиком двойной,

Сапог три пары и непарный

Башмак, и капор кружевной.

Твердят что ночью по Ордынке,

А может статься, вдоль Тверской

Идёт король в одном ботинке,

А с ним – отряд сторожевой.