Евгений Башта. Перегрев. Из повести "Похождения одного Нелюдя" 10/10

Башта Евгений Викторович, 1965-1991

Из повести "Похождения одного Нелюдя". 1988

Перегрев. 

Опаздываю. Снова опаздываю на работу. Боже, кто ее только придумал! Выскакиваю из подъезда под бодрый грохот двери. Доброе утро, дорогие соседи!

На остановке, как всегда, полно народу. Утренние лица смяты и угрюмы. Втискиваюсь в переполненный автобус, и сразу появляется чувство локтя. Ничто так не сближает людей в солнечное утро, как час-пик.  Кто-то ненавязчиво устраивается на моей ноге.

– Мадам, – говорю как можно мягче, – Будьте любезны, сойдите с ноги!

– В такси ездий, нежный такой! – раздраженно басит мадам, но ногу освобождает.

В конце концов этот отживший свой век катафалк доплетается до моей остановки. С облегчением выдираюсь из его чрева на твердую землю. Ну вот. Пять минут, а какое прекрасное агрессивное настроение на весь день. Быстрым шагом на грани бега отправляюсь к магазинчику. Задержка на полчаса не считается. В подсобке дымно.

– Как живы, коллеги? – бросаю на ходу, стягивая с себя одежду.

Коллеги сосредоточенно делят содержимое бутылки.

– Пить будешь, студент? – сипит дядя Петя.

– С утра, дядь Петь, пьют самоубийцы и русские!

– А ты чё?

– А я – американский агент.

– Га-га-га, – радостно ржут коллеги.

Вот дегенераты, каждое утро одно и то же. Выхожу из каморки. Ну-с, день начался. Вообще, работка у меня не пыльная, но нудная. Круглое – таскай, квадратное – катай. Однообразно, хотя и прибыльно. Дефилирую по внутреннему коридору и нарываюсь на шефа. Шеф толст, солиден и краснощек, и зовут его... Ник Сеич.

– М-м-м..., – гудит он. – Зайди ко мне, возьми ящик из-под яиц, принеси в машину.

Его, конечно, стоило бы послать, но неохота начинать день с конфликта и, посему, молча иду выполнять желание дорогого начальника.

В кабинете воняет чем-то чистым. Беру ящик и волоку на выход. Ник Сеич стоит у открытого багажника статуей Командора. Тоже – хозяин жизни. Раздражаясь, почти бросаю ящик в машину. Он звенит, многозначительно и печально.

– Осторожно, – пугается Ник Сеич и тут же надменно бросает: – Свободны!

Появляетя желание пасть ниц. Сдерживаюсь и удаляюсь.

Свободны... Хорошо бы. Отнес ящичек и гуляй, ан нет. Вот Нинка из бакалеи чего-то разоряется. Да не ори ты, иду! Вот чертова баба...

К счастью или к несчастью, все в жизни конечно. Цели, желания, и рабочий день – тоже. Бреду в подсобку переодеваться. Коллеги переопохмеляются.

– Студент, пить будешь? 

– Не, вечером не в масть!

– Нелюдь ты какой-то, студент!

– Какая-то, дядь Петь!.. Адью.

Вечер на редкость хорош. Не торопясь иду к остановке и мысли, то есть, как это... думы бороздят мое чело. Куда бы свалить, то бишь направить стопы? Конечно, к женщине. Женщина всегда смоет твою печаль. Вот у Ник Сеича сегодня деловые встречи и молодая жена Наточка скучает в одиночестве, так что... Вперёд, Граф, нас ждут великие дела. Вообще, это идиотизм в полста лет иметь молодую жену. Мда. Прыгаю в полупустой дребезжащий троллейбус. На достижение цели, вперёд!..

Это очень даже не смешно, когда, покурочив твой сон, в сознание вламывается новый день. Подскакиваю над диваном от телефонных звонков. Интересно, кого это черт раздирает в такую рань.

– Междугородяя. Будете говорить с Камчаткой, – вещает трубка.

Значит папочка решил пообщаться. Ну-ну. Сквозь шум и треск пробивается «родной» голос.

– Алло, сынок! Ты меня слышишь?!

– Да…, к несчастью.

– Говори громче, плохо слышно. Как ты?! Как ты, я спрашиваю?

– О´кей, папа! Бодр, как никогда.

– Скучаешь?

– Нет... Это уж точно.

– Что? Я тоже!

Ну кто бы сомневался.

– Деньги нужны?

Ха, странный какой. Деньги всегда нужны.

– Нет, па…, пока не надо.

– Надо будет, телеграфируй.

– Ага.

– Ты здоров? – волнуется.

Трогательно.

– Да, па! Вполне.

– Хорошо! – радуется он.

– Хорошо! – радуюсь я.

– Ваше время истекло, заканчивайте, – радуется телефонистка. Ну вот и чудненько.

– До свидания, сынок, пиши, я скучаю.

– Иди к черту, папуля.

– Что? Я тоже! – пробивается едва слышный голос.

– Все, пока!

Бросаю трубку на рычаг. Уф, во притомил. Всегда важно говорить то, что думаешь, ...  если тебя плохо слышно. Нехотя встаю и натягиваю джинсы. 

Неплохо было б что-нибудь сожрать. Однако холодильник красноречиво пуст. Почти. Ладно. Масло есть, яйца есть – яичница будет. Так-с, грешницу сковородку – на огонь,  пусть мучается. Будущая яичница ворчит и плюётся раскалённым маслом. Ну и пусть себе, а мы пока умоемся. Собственное отражение совсем не радует. Плещу на лицо водой и начинаю чистить зубы. Так разошелся, что аж горелым воняет... А горелым, кстати, воняет из кухни. Наскоро полощу рот и бегу туда. Увы, яичницу уже не спасти. Швыряю сковородку в раковину. Покушал, генацвали, приятного аппетита!

Черт с ним. У Алекса вчера был день рождения. Сегодня догуливают. Пойду, заодно там и позавтракаю. Хлопаю дверью, скатываюсь по перилам, вылетаю на улицу и чуть не сбиваю старушенцию.

– I´m sorry ma’am, я смущен и подавлен случившимся!..

– Ходют, сорют, глаз нет, собаки... – активно и неординарно подключается бабуля.

Ярко, ничего не скажешь, но я вынужден её прервать.

– Умолкни, старая, до смерти не доживешь, кляча.

Бабуля умолкает и мы расстаёмся почти друзьями. А на улице лето. Тепло. Светло. Хорошо. Заворачиваю за угол и Алексов дом отодвигает грозный призрак голодной смерти. В подъезде слышна лихая песня. Кавалергарды гуляют. Н-да, кто последний, я за вами. Я всегда говорил, что нам флот пропить – это дело плёвое. Ух, и крепок русский дух!

– У-у-у, Наместник! – радуется народ – приветствуем, пить будешь?..

Я бреду по пустыне... Солнце примостилось в животе, забив глотку песочком, дабы сквозняка не было... С трудом поднимаю голову и долго смотрю в потолок. Это, наверное, пить хочется. Башка большая и тяжелая. Плетусь на кухню. Кран возмущенно шипит, но воды не дает ни капли. Хватаю с плиты чайник. Вода низвергается внутрь и тут же испаряется. Перегрев. Жуть! Чайник с грохотом водворяется на место. Тоска. Сдохнуть можно. К людям надо. Смотрю в окно и выхожу на улицу.

Пестрая толпа фланирует под желтыми, нестерпимо яркими фонарями. В их свете театр этот вполне естественен. Люди гуляют… Гуляют люди… Люди, а не нелюди, как бы сказал дядя Петя. Мне бы, нелюдю, куда-нибудь спрятаться в закоулочек, щёлочку. 

Раздражение нашёптывает на ухо: „Марионетки, куклы крашеные“. Нет, надо идти проветриться. Сворачиваю в переулок, выхожу на мост... Остановка. Сажусь. Вроде очухиваться начал. Не, такому пьянству – бой... Сколько там времени? Около девяти. Ага, а вон – бабка с узлом куда-то на ночь глядя. Благородным что-ли прикинуться.

– Давай помогу, ба?! Далеко тащить? - подчиняюсь я какому-то неясному порыву.

– Милай, да тама нету ничего, тряпки невесткины, старые тряпки дюжа-то. Ты и не спродашь ничё…

– Помогу давай, бабуль... – где-то в глубине снова начинает шевелиться раздражение.

– Так сама я, сама,  иди своей дорогой, Христа ради, что тебе старая сделала...

В бабкиных глазах мышиный страх, побелевшие пальцы намертво вцепились в узел.

– Иди, касатик, иди с богом…

Ну бабк, серость дремучая... Раздражение усиливается. Поворачиваюсь и, что называется, ухожу не солоно хлебавши. Сделал доброе дело. Хрен там. Люди, кто же вас так напугал-то? Или я просто такой глупый? Зачем-то захожу в телефонную будку, снимаю трубку и кладу ее на место. 

Звонить? Кому? Зачем? Прохожу еще квартал, забредаю в кафе и сижу в нем, вертя в руках чашечку с бурдой «a la cofe». 

Пусто. И день жалко. Прошел так, ни за что, ни про что. Только часы и заметили, отсчитав спокойно и бездушно короткую его жизнь.

Тик-так, тик-так, тик-так...

1988