Овер-сюр-Уаз 10/10

                                      Скажи мне, Иов…

                                                           Н. Р.

                      

Не Иов – куда там! – а с содранной кожей

Сатир со злосчастной свистулькой своею –

Косматый, на сбор винограда похожий,

На голую церковь, что стынет, синея,

Как будто растянута шкура на кольях

Кургузым сугробом. И верно: ну, кто я

Чтоб с солнцем тягаться в удушливом Арле?

 

Горит виноградник, сочатся сквозь марлю

Его заскорузлые вены цепные,

И сны до потери сознанья цветные

Откуда-то в наши плывут палестины,

И ввек не разрубишь ты узел корявой

Трухлявой, навек виноватой маслины,

И тут же справляет твои именины

Борделя японский фонарик кровавый,

Сшибаются лбами шары в биллиардной,

Бульваров огни-удилища в нарядной

Столице сплетаются в неводы-сети,

Ведя тебя в нети. И что там за нети?

 

Скользит, пузырясь, по кустарным орбитам

Оплавленным дочерна метеоритом

Мой сад-вертоград под сибирским треухом

С подправленным бритвой, замотанным ухом,

С лицом психопата, что ни говори там,

И можно чердак залатать селянину

Курятник заткнуть ли, загон под скотину

Искусством твоим. Но каким мастихином

Сдерешь эти скулы, бутылку абсента

И луковый суп, и морозы адвента?

 

Так узник, свои забывая колодки,

Корпит, трубокур, и то горе-подметки

Малюет, то шлюх, то крестьянские кринки,

Лучи половиц, никому на арт-рынке

И даром не нужен, но всё по старинке

Мазюкает что-то от ходки до ходки

И в рыжем затылка того, кто по кругу

Гоним на прогулку, острижен, поруган,

Вдруг видит подсолнух, и плавятся лодки

В мозгу набекрень, и из золота соткан

Полуденный зной синевой непролазной,

И снова свистит, грохоча над Уазой,

Смешной паровоз, и, как малые дети,

Зажгли керосин в перекошенной клети

Его углекопы, чьи лица похожи

На кладбище тех же, в ночи, паровозов

В худом домотканом картофельном свете.

 

Кому это нужно? В бистро колченогом

Какой горемыка не ржет над Ван Гогом,

Месившим палитры как грязь по дорогам?

Не курам ли на смех все пажити эти?

 

Не пастырь – посмешище, вряд ли из нищих

И плачущих был он, тем паче – пророком,

И вот – погляди-ка – на адовом днище

Ходячим стоит у плетня кровотоком

И в буркалах темень и хлещет кровища,

А слава посмертная – много ль в ней проку?

 

Распятием-пугалом став в чистом поле,

Глазуньей декабрьских судов на приколе,

Осмеянный лузер, бредешь погорельцем,

Поднимешь глаза – разбегаются рельсы

Созвездий. И чьих отправлений свистки там?

Твоё, пассажир. С расписанием сверься,

Спасибо скажи своим чеботам сбитым,

И разве так важно, всплакнет ли блудница

Кого будут помнить молочные вишни,

Слегка розовея в минутном затишьи

Предвестьем весны по предместьям столицы?

 

Так юность дробится на слабые вирши,

Святой дурачок проповедует птицам,

Так в спящие тюрьмы, казармы, больницы

Приходят, быть может, ниспосланы свыше,

Любовницы, жены и прочие лица,

Душевнобольные так грезят о рае

Среди монастырского желтого дома

И, кажется, лишь удали глаукому –

Вернешься в Эдем, по частям собирая

Сознанье, и все там как будто знакомо,

Но сквер твой, острожник, до дна выгорая,

Вперяется в ночь, и плывет над селеньем

Дымок как из трубки – вот этой, последней,

И, крыты соломой, кривятся сараи,

Овины, и солнца жрецы золотые

Как просто жнецы, надо мною проходят

И их силуэты клубятся и стынут

Полунощной лавой в полуденном поле.

 

И что прозябало там, зрело подспудно,

Чтоб вспыхнуть безумием в полном объеме,

Прорвавшись наружу? Больничное судно

Полярного солнца в льняном окоеме,

Как тыква Ионы, как куст мой горушный,

Увязло в зиме своей глубже, чем в коме.

 

Стоишь, протекая, сидишь ли, разрушен,

Как Иов на гноище, на пепелище,

Но вроде зерна он, свинец моей пули,

Сродни он, я думаю, зернам пшеничным.

Мы в том и пребудем, на что мы дерзнули,

На что замахнулись… Скитаемся, ищем

Незнамо чего и не знаем, нашли ли…

Тазы под гробами, жарища, а пыли,

А сколько б, ты видел, ворон здесь в апреле!

 

Сухая былинка Иезекииля,

Он праведник был, бедный Иов, и мне ли

Паршу соскребая, речами без смысла

Создателю уши терзать, в самом деле?

Виси же, холстина, виси, как повисла,

Пока мы глаза в Судный день не разули!

Пусть дождь барабанит, и вьюга в разгуле

Ярится и воет, и стылые прутья

Текут на рассвете лучащейся ртутью.

 

Лачуги, церквушка над козьей тропою,

И вот уже сам не большак, но тропа я,

И пусть не оленья тропа к водопою,

Но все же, покойник, плетусь, шкардыбаю,

Ползу, рудокоп, по гнилому забою,

И пашня светил – над дорогой любою,

И, сочивом алым постскриптум кропая,

Китайскую тушь уношу я с собою,

А те башмаки я тебе уступаю.