Быстрый звон дождя 10/10

I

Сегодня был яркий, солнечный день. И вот, всегда у меня бывает такое внутреннее ощущение, когда отойдёт облако от солнца и тотчас падут лучи на письменный стол – я слышу музыку внутри, божественную музыку, сходящую с неба с этими солнечными лучами. Звуки за окном веселят сердце, шум проезжающей машины, крики играющих детей или короткая беседа двух встретившихся прохожих – всё это говорит о торжестве продолжающейся жизни, и даже не вера или надежда, а какая-то нелепая уверенность царствует в моём сознании, что всё это будет так, всегда, что жизнь никогда не кончится!..

Но вот, за окном наступает вечер, детские голоса сменились руганью пьяной компании. Блаженная нега в душе моей перебродила, а на сердце стало тревожно и робко. Я выключил свет и взглянул в окно – на улице завязалась драка, в воздухе чувствуется теперь торжество чего-то страшного, уродливого как смерть. И даже какая-то горькая обида кольнула в сердце – почему эта жизнь не может быть всегда светлой и радостной? А раньше я был влюблён в эту жизнь. Мне нравилось ходить по улицам города, останавливаться внезапно где-нибудь на пересечении дорог и так стоять, будто вкопанный, притаившись всем своим существом, и смотреть, как жизнь вокруг меня продолжается – уже как-будто без меня, но я-то есть, я знаю, что я подлинно есть! Я, может быть, не смогу вечно передвигаться, гулять, участвовать в событиях этого мира, но уж точно буду иметь возможность смотреть, вечно смотреть, стать одним абсолютным оком и наслаждаться не только человеческим, но даже ангельским наслаждением оттого, что этот мир вечен и счастлив. Вот так я любил этот мир, воистину не мирской любовью и не за мирскую его суету, а просто за то, что он существует всегда! Так мне казалось. Я смотрел на птиц и летел вместе с ними. Я забывал себя от счастья, и мне не хотелось больше становиться самим собой, мне было достаточно того наипростейшего, наинагляднейшего факта, что я существую. О, даже смерть казалась мне тогда чем-то приятно-таинственным, что случается лишь однажды, когда все наслаждения и блаженства этого мира остынут. Что она, смерть – пустота? Должно быть это новая, удивительная пустота, совершенная жизнь всякого существовавшего когда-либо существа. 

Как я любил одиночество! О, я любил своё одиночество так ревниво, что, когда вдруг на пути моём издалека покажется знакомое мне лицо, я сворачивал за угол и убегал. Я не хотел и не мог делить моего одиночества с этими говорящими, суетливыми знакомыми лицами! Но всё же одна одинокая особа навязалась ко мне в общение. А потом я влюбился в неё, и она стала моим миром, и я уже ничего и никого не видел, кроме неё. Я тогда ещё думал, что это естественная последовательность моей любви. Этот мир, я думал тогда, воспитал меня для неё, научил любить полностью, без остатка, и в назначенное судьбой время вручил меня ей, познавшего высокое одиночество и достигшего предел любви человеческой. Я её любил как этот мир, этот город, эти дома и улицы, и эти деревья… и как человека, и как девушку, и как себя, как самого себя. Я любил её как себя, и порой мне казалось, что она это я. И так я жил – из блаженства в блаженство. И всё кончилось тем, что она ушла... просто исчезла из моей жизни... А вместе с ней исчезла и жизнь сама. И стал я жить из отчаяния в отчаяние. Яркий солнечный день моей жизни закатился, исчезли радостные, звонкие голоса наивных мыслей, а вместо них завязалась пьяная сумбурная драка с самим собой. Я даже попытался вернуться к своему прежнему обычаю – гуляя по городу, останавливаться внезапно – но, какой ужас! теперь-то остановилась жизнь, остановилась и смотрит на меня, а я уж никак не могу остановиться. Я словно ищу повторений, я замечаю каждое маленькое событие в жизни, которое как-нибудь схоже с теми маленькими событиями, когда я был счастлив, и, заметив что-то, впадаю в болезненный приступ надежды, что вот и снова начинается моё счастье. Но далее происходит сбой, горькое пробуждение, счастье моё улетучивается как сон, кончается не начавшись, и вот я снова ищу кого-то, угрюмый и пасмурный, завёрнутый в чёрную тучу непроходимой хандры. Я пробовал напиваться, входил в шумные компании весёлых людей, но, даже напившись, я не мог избавиться от родившейся во мне тоски. Это было внутри меня, это было отчётливое чувство тоски и разочарования жизнью. Какие бы хороводы ни кружились вокруг меня, они не могли отвлечь от этого нового чувства. Я пытался смеяться, шутить, рассказывать анекдоты, но сквозь слова, сквозь звук самого голоса звучала тоска. Я видел эту тоску в других, они так же как я скрывали её под наигранной весёлостью. Так мне казалось. Я видел тоску во всём, в бледных квадратных домах, в сухих костлявых деревьях, в облаках… Мне казалось, что облака превращаются в тучи от этой тоски, как превратилась моя душа. О, как тяжело им было лететь над этим миром, как страшно закрывать собою эту бездну тоски земной! Так мне казалось.

И всё же была какая-то маленькая неумирающая надежда в душе, доверяя которой я вновь и вновь переживал один и тот же горький опыт. Но с каждым разом мои переживания становились всё тише. Сколько ещё раз нужно было обмануться, чтобы однажды узнать, а потом тысячу и один раз убедиться, что мир – великий обманщик! Я любил этот мир как поэт, я любил себя за эту любовь. Я сеял щедро и пожал обильную горечь. Но теперь-то я знаю, теперь я научен, и многое великое тайное приоткрылось мне. Большая удача, что так стало со мной. И это вовсе не слепая благодарность сквозь зубы. Я увидел смерть счастливого человека. Самое страшное зрелище, самый горький плод этого мира. Смерть вырвала счастье из рук и вложила в них ужас отчаяния. Как это? Зачем покидать этот мир, в котором я был так счастлив? А где-то недалеко умирает бедняк, оставляя на земле скорбь. Он отдаёт миру то, что поистине принадлежит миру. Само счастье мирское не может быть совершенным уже оттого, что в сердцевине его скрыта смерть. Факт неоспоримый может быть забытым до времени, но даже в глубоком забвении яд смерти делает счастье этого мира несовершенным. Не потому ли мы сопровождаем свои житейские праздники спиртными напитками? Не потому ли, чтобы забыть, заглушить эти внутренние терзающие сомнения о нашем бесконечном праздновании здесь на земле? Воистину наши радости имеют один корень с нашими горестями, ибо требуют для себя одних и тех же обычаев и обрядов! Мы напиваемся, когда веселы, напиваемся, когда несчастны. Мы суетны и сами себе бываем в тягость от собственного нашего желания счастья здесь на земле. Мы ни на чём не умеем остановиться и постоянно рассеяны в мыслях. Мир любит рассеянность, в ней он скрывает своё истинное лицо. Есть тысяча неотложных дел для того, чтобы забыть, что однажды всё кончится.

II

Она молчала всю жизнь. Она проводила целые дни неподвижно, глядя на мир. Она слушала каждый звук с особенным вниманием, как-будто это был последний звук жизни. Её глаза время от времени наполнялись слезами, она улыбалась и плакала одновременно. В ней звучала какая-то таинственная тихая музыка, совершенно нездешняя, почти неуловимая, как поэзия. Она гуляла по городу всегда очень медленно, наступая на землю так, словно боялась сделать ей больно. В каждом её движении было столько трепетного благоговения, что это напоминало некий таинственный танец, и мир вокруг неё танцевал вместе с ней. И мне кажется, будто она молилась внутри, молилась о каждом, кто проходил мимо, кого она замечала издалека. Она замечала каждого человека, в глазах её была искренняя детская радость, но взглянув как-бы случайно, она осторожно отводила глаза, сама стесняясь своего восхищения. Она старалась не обращать на себя внимания, но это было практически невозможным, слишком уж светилось всё её существо! Кто она? Откуда? Никто никогда не видел её с кем-нибудь. Всегда одна, она была ни с кем и со всеми одновременно.

И она шла куда-то, где бытие исчезает в небытии, а потом снова, в муках рождения, в самом начале раннего утра, возвращается в бытие. Так и она возвращалась, обновлённая и живая, как звенящая песнь таинственной птицы, которую слышно, но никак нельзя разглядеть в верхах зелёных крон. Люди почитали её за неразумную, но блаженную и святую, не придавая особенного значения её случайному появлению в их повседневной будничной жизни. Однако, сами того не сознавая, они проходили мимо неё уже изменившимися, умилёнными, и на несколько коротких мгновений становились похожими на младенцев, глядящих на всё с неподдельным радостным приветствием, светясь неземной радостью, забывая привычные тревоги и страхи. И так было всегда, и все тайно любили её, хотя и посмеивались над ней, но лишь оттого, что не могли объяснить себе этой любви к немой городской сумасшедшей.

А потом с ней что-то случилось. Она появилась на улице в ярко-красном широком платье, в широкополой белой шляпе… И она танцевала! Что-то сломалось, какой-то ограничитель внутри оборвался, и вся её сокровенная музыка вырвалась наружу. Казалось, что она просто не в силах остановиться, босые ступни двигались плавно и грациозно, руки тянулись к небу словно кисти деревьев и так же слегка покачивались из стороны в сторону. Она уже ничего не замечала вокруг себя, взгляд её летел в небо. В глазах звенело неодолимое желание туда, ввысь! Она танцевала без остановки, иногда задевая прохожих, неуклюже падала и тут же вставала, и танец её был непрестанным! Она танцевала и плакала. Люди стали сторониться её, ребятишки смеялись, бросали песок и камни, но она не видела ничего, она танцевала. Она словно вспыхнула, как вспыхивает свеча перед тем как угаснуть. Она танцевала целых четыре дня, а утром её нашли бездыханною, где-то за окраиной города, на песчаном берегу небольшой безымянной реки. Какая-то невыразимая красота застыла на её смуглом лице. Такие лица я видел однажды на вокзале, когда из вагона выходили ребята в военной форме, и на их плечи, со слезами в глазах, бросались дождавшиеся влюблённые невесты. Я теперь часто вспоминаю её, в сумерках моей скучной жизни теперь очень не хватает того необъяснимого света. Она живёт в моих мыслях, воспоминаниях и мечтах. Я разговариваю с ней в тайне моего сердца, мы стали дружны, и, мне кажется, я иногда слышу ту музыку, которая тогда наполняла пространство вокруг неё.

Я знаю, ты слышишь меня. А я теперь научился слушать с особенной чуткостью шелест листьев, гудение самолёта, разговоры встречающихся прохожих, звонкие голоса их детей, и редкие случайные мгновения тишины, после которых снова врывается жизнь с её голосами, звуками, песнями и цветами! Мы ничего этого не замечаем, спеша по своим неотложным делам, а ведь жизнь, если прислушаться очень внимательно, поёт свою неповторимую песню, и каждый её звук всегда лишь однажды! Однажды – и никогда больше, никогда! Мы встречаем людей, смотрим на их лица порой с неприязнью, порой с насмешкой, вовсе не замечая, что лицо каждого человека – самая истинная, самая настоящая икона Бога! О, если бы мы любили друг друга, ценили бы каждую встречу в своей единственной жизни на этой земле! Ты в жизни своей не проронила ни слова, однако вся твоя жизнь была повестью о любви, и она вся теперь принесена в жертву этой любви. У тебя не было ничего, и ты отдала себя. Тебя уже нет, а есть только Бог, которому ты посвятила свой танец. Весь этот мир – творение твоего Бога, удивлял тебя непрестанно, заставляя восхищаться и волноваться, вслушиваться, танцевать, смеяться и плакать, оглядываться и запоминать. Повсюду ты видела отблеск грядущего Рая.

И я хотел бы увидеть тебя ещё, хотя бы на миг! Мне никогда не было так легко на душе, так свободно и радостно. Глядя на тебя, лежащую на песке, я убедился окончательно в существовании твоего Бога. Мне больше не нужны доказательства, я видел живого, настоящего Бога, Который победил смерть. И следы Его бытия отразились навечно на твоём неподвижном лице. Я, может быть, больше не увижу тебя здесь на земле, но если бы я научился так любить, так просто и подлинно, тогда мы непременно встретились бы в раю, ведь никакой ад не стерпит и капли твоей любви.

Я вслушиваюсь в тишину... Где-то там, глубоко-глубоко внутри, живёт твоя сокровенная музыка.