Двое... 10/10

Черное небо в россыпях звезд немного пугало своей невообразимой глубиной.

Уже чувствовался близкий рассвет.

Теплый воздух стоял неподвижно, легкие шорохи под открытым окном были частью спокойной тишины.

Её голос вплетался в эту тишину и тоже становился её частью.

Ты знаешь, я ведь бабулю свою чаще вспоминаю, чем родителей, хотя маму и папку любила без памяти. Помню, даже из пионерского лагеря меня пришлось забрать через неделю, так я скучала по родителям, плакала непрерывно. Позже, уже когда мама болела, я просыпалась ночами от жуткого страха, пробиралась на цыпочках к двери спальни, и только услышав дыхание мамы, возвращалась в постель. Мне хотелось спрятать её ингаляторы, которые она всегда носила с собой. Я думала, если их не будет, то и болеть мама не будет, не будет этих страшных приступов, когда она задыхалась и вены на ее руках и шее надувались и были готовы лопнуть. А потом уже и ингаляторы не очень помогали, выручали «скорые» с их уколами. Ты и сам, наверно, помнишь, как бегал в телефонную будку, когда уже мы были вместе… забыла, как это остановка трамвая называлась… не важно. Как мама отважилась тогда прилететь одна… сильно скучала за своей младшенькой, да за внучкой. Вот наши химзаводы и встретили её во всеоружии, приступы через день были.

Родители работали, а бабуля вот она, всегда рядом. Все мое беззаботное детство связано с ней. Случилось что, коленки содрала, палец порезала – сразу домой к ней. Бабуля и подует, и полечит заговором. Я её просила: «Баб, пошепчи, чтобы быстрее заросло». И она шептала, поплевывала, бывало. И зарастало быстрее. Песни мне пела вечерами перед сном, папка новости смотрит, мама на кухне, а баба Анюта мне поет… лучшего времени не было в моей жизни. Она хоть и безграмотная была, а песен много знала. Сейчас такие не поют.

Баба Анюта была без комплексов, как сейчас говорят. Ей было уже далеко за семьдесят, когда она разъезжала на автобусах по всей области. А я у неё как хвостик была, везде с ней. Помню ранние сумерки, туча народа на остановке перед единственной дверью маленького автобуса, но баба Анюта затолкала меня и сама успела. До самого райцентра ехали стоя, трясло так, что я держалась двумя руками за спинку сиденья. Потом кто-то вышел, баба Анюта села и взяла меня на колени.

Потом мы шли среди ночи, как мне казалось, через весь большой город. Мне хотелось бояться этой ночи и теней вокруг фонарей, но баба Анюта бесстрашно шагала вперед, и я забывала о страхах и начинала считать проплывавшие мимо дома.

Ночевали у тети Клавы. Она угощала нас чаем с сушками и рассказывала о последнем спектакле в местном драмтеатре. Тетя Клава была не похожа на всех остальных родственников бабы Анюты, читала толстые книги и свежие московские газеты. Я завидовала ее квартире, идеальному порядку в комнатах, вкусным запахам в маленькой кухне. Почему она жила одна, эта не старая еще и видная женщина? На мой вопрос баба Анюта пожевала губами и не ответила.

Утром мы стояли с бабой Анютой в церкви, было душно, многолюдно. Я глазела по сторонам, церковь была большой, не то, что наша. Когда надо было креститься и кланяться, баба Анюта слегка дергала меня за косичку.

А в это время на моей улице бушевала война, мой деревянный автомат с круглым диском косил несметные ряды наступавших, через соседние переулки мы заходили в тыл врагу, ползком, продирая штаны на коленях, подбирались поближе… потом ура, рукопашная, и я лежу среди своих и поверженных чужих, раненый, но победивший.

Эх, дал бы знать, я бы примчалась к тебе санитаркой, я уже тогда умела перевязывать.

Они легко засмеялись.

Интересно, у нас была хотя бы теоретическая возможность встретиться в детстве?

Ты бывал в нашем районе?

Я тогда и знать не знал, что в городе есть другие районы, моя Ясная поляна была для меня всем миром. Хотя позже в центре города я часто бывал, то в бассейн ездили, то на стадион на тренировки. Но мы тогда на девчонок и не смотрели, у нас были другие важные дела… футбол, хоккей…

А если бы и увидел меня тогда, то и внимания не обратил бы… я тогда себе страшно не нравилась. Может, и к лучшему, что в детстве не встретились.

Баба мне говорила, что и мой суженый где-то ждет меня. Баб, а кто это – суженый?

Баба Анюта была мудрой… а вот твой папка – это суженый твоей мамки. Хотела бы ты такого суженого? Баба Анюта знала, как я люблю своего папку. Конечно, баб, я очень хочу такого суженого. А где он может ждать меня?

А я свою будущую жену представлял только как тетю Тася, соседку нашу. Платье до пола, кофточки с рюшами, коса длинная уложена на голове… начитался «Тихого дона».

Она снова засмеялась. Ты хоть представляешь меня в таком виде?

Конечно, нет. И не хочу.

Помню, мама пела мне… она ведь часто пела, ты помнишь.

Ой, малыш-малыш, высоко летишь. А, может, она пела мой малыш? Нагадала…

Полжизни в самолетах… я помню, как она боялась за меня, провожая в дорогу, каждый раз

мама махала мне издалека и пела… даже когда её уже не было с нами.

Ты же знаешь, мама была очень верующим человеком, она выросла в религиозной семье, дед мой часто говорил слово Божье на собраниях.

Мне все время повторяли, что надо бояться Бога… а я хотел любить Его.

Мне говорили, что Бог нас всех любит. А я постоянно возвращался к мысли, что если Бог меня любит, то почему я должен Его бояться? Если Он меня любит, то и я хочу Его любить.

На примере моего отца я уже тогда знал, что это невозможно – одновременно любить и бояться.

Я боялся отца. Я видел, как отец наказывал моих старших братьев, видел его глаза, которые становились страшными в эти минуты.

Мама говорила, что отец добрый и любит нас. По ночам я залезал с головой под одеяло и пытался вызвать у себя слезы любви к отцу, я еще не умел выражать свои чувства по-другому. Но потом я представлял, как отец будет наказывать меня, ведь когда-то придет моя очередь. Я видел при этом лицо отца, и ко мне опять приходил страх вместо любви.

И только когда я стал взрослым, любовь к отцу постепенно заместила страх.

Это противоречие в моем детском представлении, какими должны быть отношения с Богом, не давало мне стать по-настоящему верующим человеком.

Мама всю свою жизнь прожила в страхе, но вершиной ее страхов был страх перед Богом.

Перед этим чувством меркли все остальные страхи - страх перед голодом, который она пережила в молодости, страх перед властью, которая могла в любой момент снова посадить ее в теплушку и увезти от семьи, страх за детей, которых она родила и так не хотела отпускать от себя.

Она боялась Бога и все жизнь просила Его о милости. Любила ли она Его? Не знаю.

Может ли раб любить своего господина, у которого он постоянно просит милости... не знаю.

Смогла ли мама преодолеть это противоречие – страх перед Богом и любовь к Нему одновременно… не знаю.

Отец тоже в душе боялся Бога, так говорила мне мама.

Но еще больше он боялся, что его не примут в партию. Его хотели назначить на высокую должность, но он был беспартийным. Ему сказали, что с его образованием – 7 классов и ФЗО ему может помочь только членство в родной партии. Я слышал их разговор с матерью. Больше говорил отец. У нас два студента и двое школьников, мы бьемся с тобой от зарплаты до зарплаты. А у замначальника управления хороший оклад, наконец появилась возможность хоть как-то вздохнуть… Другого шанса у меня, скорее всего, не будет. Отцу даже не пришлось говорить это, мать сразу поняла, что ей придется отказаться от посещения собраний, от того, что так поддерживало ее в этой жизни.

И только через много лет, когда отец ушел на пенсию, мама снова начала ходить на церковные собрания. Мама до конца надеялась, что отец когда-нибудь пойдет с ней и поймет, как там хорошо.

Я верю, что они встретились там, в другом мире, где нет страхов, где есть только любовь…

и у них там нет разногласий… хотя это и было единственным, что разделяло их в этом мире…

Сколько же лет прошло?

А помнишь, как мы говорили в первый раз? Это было перед началом общей лекции, вы сзади все время о чем-то болтали, но твой голос выделялся среди других, и я, конечно, обернулся. Все девчонки были еще школьницами-подростками, а ты была уже миниатюрной, но взрослой девушкой. Ты даже прической выделялась вреди хвостов и косичек. Я что-то сболтнул, ты легко поддержала разговор, даже пошутила ты первой. Я, как завзятый остряк, не мог отстать… так и пошло, легко и шутливо.

Ага, вот так, в шутках и прибаутках, и шли наши годы. Сначала шутя отмечали вместе праздники, потом ты в шутку предложил пойти в загс, я в шутку согласилась. Потом шутить стали уже втроем, не могла же дочь родиться серьезной у таких веселых родителей. Потом появился шутливый сын, от некоторых шуток детей головы наши стали красивого пепельного цвета.

Она еще долго говорила, вспоминала их прежнюю жизнь.

Когда на плечо легла легкая рука, она встала и поправила на нем одеяло.

Он спит, сказала она устало.

Он ушел, сказала медсестра.

Она снова опустилась на стул, взяла его еще теплую руку.

Я хочу побыть с ним… одна.

Недолго, я обязана позвать врача.

Сестра ушла.

Вот видишь, врачи давали тебе неделю, а мы с тобой прожили две.

Хорошо, что ты заплатил за отдельную палату, мне тоже не хотелось никого видеть, кроме тебя. И эти аппараты с их противным писком… они все равно не могли помочь, и правильно, что ты настоял на их отключении. Единственное, чего ты хотел от врачей, это обезболивающая капельница. Ты не хотел отвлекаться на боль, ты хотел прожить свою жизнь еще раз вместе со мной… нам было хорошо вместе… и сейчас, и в прошедшей жизни. Многие удивлялись, что мы не устаем друг от друга… а мы уставали только от разлук. Мы могли долго молчать, а потом начать говорить одновременно и на одну и ту же тему… наверно, наши души слышали друг друга. Нам не нужны были компании, мы вдвоем и были той компанией, в которой нам было интересно и весело… мы же всегда шутили, у нас даже свой, только нам понятный, язык образовался. Достаточно было одного слова, и тут же выстраивались образы, цитаты, фильмы… как тут скучать, когда нужно было остро и в том же тоне реагировать на всякие подначки… нам очень не хотелось стать скучными и вялыми в общении друг с другом.

Я знаю, ты будешь приходить ко мне, и мы будем говорить… я буду тебе рассказывать, как я живу.

А ты… не знаю, можно ли тебе будет что-то рассказывать, но я знаю, что ты найдешь способ, расскажешь какой-нибудь анекдот, я и пойму, что у вас там творится и стоит ли туда торопиться.

Но и меня теперь ничто не держит здесь, хоть ты и запрещал мне говорить об этом. Зато теперь я могу спокойно сказать, что теперь, когда не будет рядом тебя, я начну приводить в порядок свои незаконченные дела и собираться в путь. А ты будешь меня поддерживать и наставлять, как это и было всегда. Надеюсь, что я заслужила не слишком долгую последнюю разлуку.

И ты в последний момент подскажешь, чтобы я была готова… хочется прийти к тебе такой, какой ты привык меня видеть…