В глуши пролетарского рая 10/10

ГОЛОД

Ветер горе гонит, как полы метёт,

Горло, что предгорье — кадыком вперёд.

Листья словно нечисть посреди двора,

Корабельной течью треснула кора…

Остовом осины, мачтою сосны,

Рванью парусины осени-весны,

Чайками на реях, реях-проводах,

Греется и реет повсеместный страх.

В шелудивом поле грязь и недород,

Пастбищные колья — вот и весь народ.

Не тяни ладошки, здесь не подают —

Палехскою ложкой без оплошки бьют

По лбу… Колокольный высунут язык —

Умирать не больно, ежели привык.

Семеро по лавкам, а восьмой в гробу —

Галкою-чернавкой села на трубу

Смерть и примечает, кто на завтра худ,

Словно продевает голову в хомут.

Вдруг случилось чудо: едет продотряд,

В продотряде люди, как винтовки в ряд.

Пожалели деток — сбросили мешок

Да пяток конфеток… Так — на посошок.

КАЛЕНДАРЬ

Деревня в ладонях уезда жужжит любопытной пчелой,

Плакаты партийного съезда линяют на стенке сырой.

Кино в папиросном тумане, лузг семечек и перегар

Такой, что на рваном экране смахнула слезинку Red Star.

Стирает следы самоката метущий обочину клёш...

Любовь, что случилась когда-то, как ветер развеялась всё ж.

«Пятьсот миллионов бегумы» (Россия — кровавый Штальштадт) —

Срываю, забывшись, угрюмо листки с отпечатками дат.

Забавный такой календарик... Сегодня учителя день —

Мой друг, птеродактиль-комарик, отбросил зловещую тень.

Слащавые воспоминанья, как будто конфеты «Рачки»,

Ползут в темноту без названья, где чистого неба клочки.

ПРОГНОЗ

Вдоль дороги рассыпан, как листья, надоевший до смерти пейзаж.

За подкладкой — звон мелочи. Мысли не о том, что изношен пиджак,

Не о том, что ухабисто небо и туманом размыт горизонт,

Что расшатаны нервы, как вербы на пригорке, похожем на зоб.

Лес гудит корабельною снастью, стаи ласточек-береговух

Обещают, что будет ненастье: ветер, ливень, гроза после двух —

После двух или трёх пополудни (точно выверен птичий прогноз),

Шмель-пастух, щёлкнув розгою, будит в камыше задремавших стрекоз.

На воде без особенной цели удит ваш непокорный слуга

Лихо рыбу, но вдруг потемнели недовольной реки берега!

Лодка быстро скользит перекатом, а на самом высоком холме

Пусто место становится свято, словно яркое пламя во тьме!

Как дочинят монахи обитель, отсусалят церквей купола,

Я зайду к ним, продрогший, на сбитень — поболтать про Христовы дела.

ТАТЬ

Провожали меня в неоглядную ночь

Одичавшие ветры полей.

Я прошёл, где пройти оказалось невмочь

Никому из твоих сыновей.

Но усердная смерть не всегда ко двору —

Я немел, опоясанный сном,

И мой череп гудел на хазарском пиру,

Отягчённый кровавым вином.

От засилья ножей пролетарских отчизн,

От ночей, чьим разбоем крещён,

Я цеплялся, как тать, за пропащую жизнь

И как тать был повешен — прощён.

Я оплавлен, как молнией дикий ручей,

Я растоптан, как осыпь земли,

Только вряд ли стряхнёшь, как песок с кирзачей —

Я не стану валяться в пыли.

Я не стану звездой простодушных небес,

Чтобы летом, когда звездопад,

Мне, сгорая, не падать на поле и лес,

На могилы убитых солдат,

Чтобы, тёплым дождём умываясь, ветла

К моему прикасалась плечу…

Я не умер тогда (ты тогда умерла!)

И теперь умирать не хочу.