Другая жизнь 10/10

ПЕРЕВОДНЫЕ КАРТИНКИ

Стеклянный сон дождя да прибаутки снега —

Несмелая зима, нет времени светлей.

Последняя листва, упавшая с разбега,

Прощальный звездопад и эхо журавлей...

Сутулый грузовик — смешной полуботинок —

На почту... Ну и дверь! Толкну её плечом.

Мне папа обещал переводных картинок,

Где мальчик дверь открыл, но золотым ключом.

За стойкой «тётя Клав» (брусничный чай с ватрушкой):

«Избегался, милок? Заказ твой привезли.

Вот терем-теремок, и Карлсон, и лягушка...

И ясный солнца свет за окнами вдали».

Сижу, перевожу цветы, грибы в альбомчик.

Заветные друзья, пришедшие глазеть,

Беззлобно шелестят: «Везучий ты, Пахомчик».

Я грушу перевёл, стараясь не краснеть.

НАРОД

Дымятся вербы у реки, частят скворцы на талой пашне…

Не прекращаются звонки в дверь, что закрыта нараспашку.

Час расстояния настал. Жильцы уютной коммуналки

Не провожают на вокзал, но дарят, что кому не жалко.

Дал дядя Ося монпансье, Петрович — перочинный ножик.

И завертелась карусель отъезда к бабушке Серёжи.

Москва-Бутырская чуть свет. Мой долг — на станции конечной

Бежать и выкупить билет, пока отец дотащит вещи.

Стародворянской, что давно мостили пленные французы,

Автобус (бледное пятно) ползёт, кряхтя от перегруза.

Два с половиною часа — всего шестнадцать километров,

Но светом родины в глаза душа наполнена и ветром.

Вот стайка плюшевых старух, что обсуждают дождик мелкий,

Их руки, их усталость рук — сеть грубых трещин на побелке,

Деды с окладами бород (фуражки сдвинуты на темя)…

Когда-то вера и народ, теперь — неверие и племя.

Вновь пересадка. Мы стоим, висим, лежим селёдкой в банке…

Часовня. Едковатый дым. И бабушка на полустанке.

АЛАВЕРДЫ

Я лёг на колкую траву во время сенокосных буден,

Мой сон разламывал халву и был нахраписто полуден.

Как спичек полный коробок, когда трясёшь его над ухом,

Как звёздной оплеухой стог, на миг оставленный без слуха,

Звучал мой сон… Алаверды, Бетховен. «Лунная соната»

Росой оплакала цветы и отступила виновато.

Приснился шарик-раскидай, его сосед по коммуналке

Мне дал, чтоб я на первомай пошёл с отцом не из-под палки.

Я досаждал буквально всем: портретам Брежнева, Фиделя,

Особым людям без эмблем и пуделю Эммануэлю.

Но, яркий сдёрнув капюшон, который оказался бантом,

Вдруг, словно памятный Крюшо, стал кумачовей транспаранта.

Мы в жизни виделись не раз — мы с нею жили по соседству...

Мостками в школу, через грязь, прохлюпало, как носом, детство.

Пока внезапный ветерок туч растасовывал колоду,

Мне зябко думалось: кто Бог?.. Так и не выдумалось сходу.