Маркеловна 10/10

Рваная жизнь Маркеловны не умещалась в лукошке. Да и лукошек таких сейчас не делают. Повывелись мастера-то.

Почему в лукошко и почему рваная, спросите вы? Да всё просто, как осенний лист, прилепившийся к деревенскому окну. Посудите сами. Детство не дай Бог кому такое пережить. В пять лет - бомбежки, от которых заложило уши на пару месяцев, и голос потерялся от нервного потрясения, а вздрагивала она не то что при каждом громком звуке – при каждом шорохе. Потом пять голодных и холодных месяцев в сумрачной квартире, бабушка, которую оставили ухаживать за ней, но за которой пришлось ухаживать Маркеловне уже в сентябре. Тогда-то ее впервые и назвали – Маркеловна. Уважительно, как взрослую, как хозяйку.

И первый надрыв на некрепком еще полотне жизни – смерть бабушки. Впрочем, потрясения девочка не испытала, просто снова замолчала. Она подходила к мертвому телу, держала его за одервеневшую руку, гладила по волосам. Губы при этом шевелились, но звуков не было. О чём шептала Маркеловна известно было только ей и, вполне возможно, Богу…

Так прошел месяц. Заиндевевшее стекло с полосками крест-накрест, лопнувшая от мороза труба отопления, старая буржуйка, в которой догорал последний венский стул. А потом пришли люди. Маркеловна сквозь шум воды и крики чаек услышала незнакомые голоса. Ее больно ударили несколько раз по щекам, и девочка вернулась с берега моря в обледеневшую ленинградскую квартиру.

Следующий день начался в крытой брезентом машине. Трясло неимоверно. Снова хотелось спать, море и чайки звали ее с собой…Сон прошел с грохотом разорвавшегося снаряда. Парусина судьбы треснула еще раз. Обожгло ледяной водой, намок полушубок, валенки медленно тянули вниз. Чайки уже приветствовали Маркеловну на теплом берегу, когда чьи-то руки выдернули ее из обрушившейся волны и перевернули на живот, выталкивая наружу воду.

Дребезжащее стекло вагона показывало немое кино. Изредка мимо проносились клубы паровозного дыма, а Маркеловна быстро передвигалась по проходу, помогая двум взрослым женщинам уследить за другими детьми, которых она насчитала до пятидесяти. Наверняка их было больше, просто девочка сбилась со счета, а считать заново ей было некогда. И здесь взрослые звали ее не по имени, а по отчеству. Иначе было нельзя, столько кричащей взрослости было в глазах уже шестилетнего человека.

Поле с перелеском и с десяток саней встретили Маркеловну после недельного путешествия по железной дороге. К девочке подошла высокая и красивая женщина.
- Звать тебя как?
- Маркеловна, - ответила девочка.
Собеседница удивленно подняла брови,  протянула руку и сказала:
- Петровна, будем знакомы.

Так Маркеловна очутилась в большом деревенском доме. Кроме Петровны в нем жили трое ее детей, с которыми Маркеловна нашла общий язык. Надо сказать, не сразу. Прежде она, не без помощи Петровны, которую она теперь звала тетя Маша, научилась ладить с козой. Доить оказалось непросто, но это было диковинным, а потому увлекательным занятием для городской девочки. Маркеловна быстро освоилась в хозяйстве, а Васька, Нюра и Лиза, дети Петровны, вскоре перестали подтрунивать над ней и подружились…

Лукошки…Руки Маркеловны помнят, что это такое. Гибкие ивовые прутья, замоченные в воде, сперва никак не поддающиеся, отчего хотелось заплакать и бросить всё напрочь. Потом появились первые корзинки, неуклюжие, рыхлые. Руки часто дрожали. Не от страха и неумения, нет. От усталости. Школа, после уроков на поле, с поля в дом.
Очередное майское утро встретило Маркеловну шумом. Она успела уже с утра сбегать на речку за прутьями, а когда возвращалась, увидела, как люди бегут к клубу. Так они и встретились: Маркеловна и Победа.

В Ленинград Маркеловна не вернулась. Мария Петровна пыталась найти родителей девочки. Ответ пришел почти через год. Один за другим. Мама погибла на Невском пятачке в 42-ом, папа – на Карельском перешейке годом позже. Маркеловна представила, на какие лоскуты порвалась ее жизнь. И вплела в очередное лукошко холщовые лоскуты…

Лукошко это стояло теперь перед ее глазами, а морщинистые руки гладили котят. Три черно-белые мордочки с любопытством осматривали новый для них мир. Напротив стояло старинное трюмо, и там, сразу в трех зеркалах, отражалась степенная седая дама, в глазах которой жила озорная пятилетняя девчонка - Соня.