Итальянская баллада. Часть вторая 10/10

12

В безродной времени пустыне,

У синих Фьезоле холмов

Сыграю вам на мандолине

Мотив не песен, но стихов.

Или – на лютне с алым бантом,

С ладонью, тянущей струну.

Тогда припомню я Дуранте,

И над изгнанником взгрустну.

Поэт! ты создан для чужбины.

Не видит родина ни зги.

И топчут певчие терцины

Толпы нелепой сапоги.

А там опять сдувает пены

Сирокко с жарких облаков.

И дремлют пинии Равенны

Под лютню сонную веков.

13

Неоглушительное море

И душного сирокко шквал.

Здесь вероломный Теодорих

Покоя, может быть, искал.

Здесь Данте среди пиний хвойных,

Вдыхая воздух неспокойный,

Терцины райские слагал.

Равенна! Буду жив доколе, –

Пребудешь в песнях ты моих!

Мои стихи, как пиниоли,

На соснах вспыхнут голубых.

Задуют хвойные метели

И море донесётся шум

Туда, где бродит Алигьери

В плаще, ссутулившись от дум.

14

Равенна! Долгое терпенье

Присуще старым временам.

Торопится стихотворенье,

Как тот никенианин в храм.

Там чередуются фигуры

Святых раскрашенных, царей.

А я спешу писать с натуры:

Строка тем лучше, чем скорей.

Я вижу: в стрельчатую прорезь

Проник уже кровавый свет,

Как меч, отточенный на совесть…

Твори историю, поэт!

Пусть очи вытравило горе

Разъятой варваром стране!

Сюда явился Теодорих,

И бледен лик его в луне.

Пир замирительный рисует

Она палитрой золотой.

И Одоакру указует

На лучший кубок гостевой.

Равенны равные владыки,

Союз ваш расчленить пора! –

И тот, кто был из вас – Великий,

С ключицы рубит до бедра.

И Одоакр в кровавой луже.

И в бойню превратился ужин…

15

Campanile di Giotto

Поднимемся на кампанилу

Тяжёлой лестницей – по ней

Порой синьора восходила;

Четыре сотни ступеней

Считали стражники, клинками

Бряцая; бряцая ключами

Взбирался падре… Кардинал

На колокольню вряд ли лазил…

Зато звонарь сюда взбегал,

И мощный колокол проказил,

Качая стонущий металл.

Ну что ж, Флоренция видна

Тут из бифория-окна, –

Как на ладони великана:

Крыш черепичных терракот.

И чёрных птиц внизу полёт –

Как чай спитой на дне стакана.

Ах, Джотто! Ярус за тобой –

Законный первый ярус твой

Украшен готики лепниной;

Как в арках стрельчатых окна –

Святые, бледные от сна,

Как бы сошедшие с картины.

16

В тени квадратных базилик,

Под небом розовым Тосканы,

Лицом невзрачен, невелик,

Ходил он, дерзкий, как титаны, –

Жилец размеченных высот,

Лесов строительных изгнанник.

Горел на небе терракот:

И плавал купол-многогранник,

Покрыв кольчугой золотой

Плеча, как воин вдохновенный.

И кирпича поток живой

Летел к подножиям Вселенной...

Филиппо, рвением твоим

Жива Флоренция поныне.

С злачёной главки херувим

Глядит на Фьезоле пустыни.

Он дунул в дудочку – холмы

Вдали печально засинели…

И в небе отыскали мы

Им обронённые синели.

17

Как гулок Гефсиманский сад!

На синеве ночной, в Скровеньи,

Краснея, факелы чадят,

Как будто вспыхнув на мгновенье.

Христа по-братски приобнял

И тянет губы, словно рыба…

Как будто ангел начертал –

Часовня высится, как глыба,

Залита лунным молоком.

Две тени движутся тайком.

Одна другой:

                    «Ну, здравствуй, друже!

Всё это было так давно!..»

"Да, братец, выпито вино,

И съеден наш последний ужин».

А был ты, Джотто, веселей…»

«Ах, Данте, были мы моложе».

«Моложе, верно… Ну так что же?»

«Была рука и кисть верней!»

И обнялись они и скрылись.

И так исчезли – как явились.

18

Рыбный рынок на пристани

Героев бранные заслуги,

Оливы, лавры мирных дней, –

Пера затейного досуги.

Но моря шум всего чудней.

А там надуты, словно вата,

Гонимы, будто облака,

Ветрила быстрые фрегата,

В лазурь скользящие века…

На пристани мешки и тюки,

В бочонках чешуя и йод…

В жилетке драной однорукий

То мелочь клянчит, то поёт.

Темнея, рыб лоснятся спины,

Играют зеркалом бока…

На реях свёрнуты холстины,

Как в спальне Грации шелка…

Они от пут освободятся,

Падут, набычатся – и вот,

В далёкой дали убелятся, –

И рынок в дымке пропадёт.

19

                             Александре Галицкой

Рябит Ареццо кирпичом,

Желтеет гладкими домами.

Ему и век наш нипочём

Под матовыми небесами.

И башни, втиснуты в дома,

Стоят, как шахматные туры.

А переулочком сама

Спешит проезжая Лаура.

И пирамиды тополей

Здесь к небу тянутся смелей.

Тут - призрак лиственницы жаркой,

Там - с фрески ангелы тайком

Играют с лютней и смычком,

А из окна глядит Петрарка.

20

В Перудже

Над аркой мост между домами,

За бок прихваченный вьюном.

Под сводом, по ступенькам с вами

Мы вниз по улице пройдём.

Вот домик жёлтый в три аршина,

Вон башня плоская – вдали.

Здесь с Рафаэлем Перуджино

Хоть раз, быть может, да прошли…

А может, лишь в артели ветхой,

Где холст олифили нередко,

И пахло маслом, – лишь на миг,

Во время строгого огляда

Для двух-трёх слов случались рядом

Учитель там – и ученик.

21

Лежат холмы, смежая взор,

И отдыхают в дымке синей.

Хуциев, русский режиссёр

Гостит на вилле у Феллини.

Ему Джульетта подаёт

Супы густые, словно мёд,

И пасту с острою приправой.

Потом по имени зовёт –

И улыбается лукаво:

«Марлен – не странно ли? Оно,

Как флейта женственная – имя…»

И вальс играют, как в кино…

Глазами совьими своими

Следит Феллини, как в окне

За тополями вечер тает…

И вальс несётся в вышине,

И трубы медные играют.

Скользит по доскам золотым,

Как с гномом, с маленьким, седым,

Мазина, кукла-недотрога.

Но дайте, дайте ей трубу –

И снова выдует судьбу

И улыбнётся на дорогу.

22

Я забирался своевольно

В чужие страны и года.

Но и своих у нас довольно

Героев всюду и всегда.

Чапаев, Чкалов… или Бродский –

Поэт Венеции златой…

Режим похерив идиотский,

Он цвёл под южною звездой.

С утра он плавал на гондоле

И слушал пение гребца.

А может, щёлкал пиниоли,

А может, хныкал без конца

На жарких струнах мандолины,

Во «Флориане» вечер длинный

Транжиря, словно гонорар, –

Уже не млад, ещё не стар…

Но нет, я права не имею

Догадки строить: по летам

Мне факты собирать вернее –

И стих готовый выдать вам,

Портрет, навек запечатлённый…

Так, знают все: поэт влюблённый

Хоть раз под окнами стоял

И, под хмельком, хоть не испанец,

Выкручивал ногами танец –

И образ нежный выкликал:

Сойди, сойди!» – и как там было? –

«Ах, я боюсь, идальго милый!..»

Но Райкин Райкином, а нам

Не сладок смех по временам.

(продолжение)