Зелье 10/10

* * *

Душа моя когда-нибудь остынет

Листвой на дне дремучего колодца,

Звездою, вмёрзшей в лужу на дороге,

Чего уж горше — мушкой между стёкол.

Отсрочен час глухого умиранья,

Отчаянья, раскаянья немого.

Безмолвье — узнаваемо словами.

Бессмертие — словами объяснимо.

А мир, что неизменно неумолчен,

Привычно дерзновен и скоротечен, —

Как пар земной, стремящийся отвесно

К высокопарным безучастным звёздам.

* * *

Поздняя осень. Скрипя обветшалою дверью,

Бабка приносит свечу — керосин, мол, в цене.

Редкие, рваные листья на тонких ветвях вековеют,

Липкие тени опасливо жмутся к стене.

Поздняя осень — время элегий, собачьей

Скуки кромешной (не взглядов на разные сути)…

Ветер шумит, а мерещится — тягостно плачет.

На сеновале промозгло и мерзко до жути.

Поздняя осень — досадное время разлада

Между желанием жить и несходным желаньем природы

Сердце разбить мне картиной глухого распада

И покаяния вечно дождливой погоды.

* * *

В дни ярмарочной осени, когда

Не знаю что, но происходит с нами,

Позванивает глухо бубенцами

Лес, мне напоминающий шута

В досадном разноцветье лоскутов.

Облюбовав пространство до деревни,

Он теребит озябшие деревья —

Он в саван облачиться не готов.

Лес, мне напоминающий шута,

Глядится в озеро, терпение исчерпав,

С пристрастьем и надеждою нелепой,

И участь парусящего листа

Его страшит сильней, чем немота,

Чем участь зёрен под пятою цепа.

* * *

Багряною листвой занесены поля,

На льду родной реки (был заморозок ночью) —

Отверстья от камней: сосед забавы для

Прозрачный первый лёд испробовал на прочность.

Но вот сосед ушёл, и я гляжу на лёд —

Растрескавшийся лёд, как небо в непогоду,

И странная тоска под сердце не толкнёт,

И не ударят в лёд стреноженные воды.

Обуглились стога. Клубами дым печной

Струится вверх, трава почти легла на землю.

О тех, кто никогда не встретится со мной,

Безмолвствует сквозняк в опустошённых стеблях.

Неотражённый свет обетованных звёзд,

Оплаканной листвы докучливая нежность,

На много-много лет, на много тысяч вёрст —

Терпенье и покой, покой и безнадежность.

* * *

Сука-осень пометила жёлтым пути,

Обездоленных птиц обрекла на протяжные стоны,

Я иду, как в бреду, я на запад пытаюсь идти,

Разгребая руками деревьев нависшие кроны.

Я иду как иду: не навстречу готической лжи —

По дорогам страны, где ни друг я себе, ни попутчик,

Где на зыбком морозе звенят наконечники ржи,

Где офшоры и вши, где восток словно знамя приспущен,

Где на каторжном севере волчья глухая тайга,

Молодецкий черствеет оскал на любом уворованном плоде,

А на юге — отрубленной кистью врага

Обретается право забыть о мечте и свободе.

* * *

Опёршись о костыль, осыпался листвой

Странноприимный вяз на вязкую дорогу —

Хотя бы он один (я долго шёл домой)

Не спросит, почему я так скитался долго.

Не спросит, отчего, служа поводырём

У Бога, я не вёл его в свою деревню,

Где плыли небеса под проливным дождём

На уровне окна и срубленных деревьев.

Как, постигая мир, я не сказал ему,

Чтоб родину мою он удостоил зренья,

Чтоб я, её поэт, не утруждая ум,

Вдруг взял и поместил в одно стихотворенье

Всю Библию... и стал, как Бог. И вёл меня

Бог сам (я слеп, как тень в погожий летний полдень)

Сюда, где старый вяз у старого плетня,

Не спросит, почему мы так скитались долго.

* * *

Дороги… Пустотелые сараи…

Обещанный запаздывает снег.

Усталая природа замирает

Под сводом осени, что выморщен и блекл.

Встречают чёрной очередью зиму

Деревья, очерствелая трава,

Уходят чередой неотвратимо

Стать ветром обречённые слова.

Низложен месяц, тучи непрестанно

Дождём кропят раскисшие поля.

Объехав чуть заметный полустанок,

Машину останавливаю я.

Обочины, разбухшие до края,

Стекают вниз — воды последний бег

Я долго созерцаю, замерзая

Под сводом осени, что выморщен и блекл.