Война 10/10

* * *

       Везут в Германию нас эшелонами,

       Везут в Германию нас помирать...

Яр бел — покров зимы суровой.

Не с той ноги встают дома,

Спускаясь к речке Васнецова

С капитолийского холма.

Капитолина ставит брашно.

Приняв навалочных гостей,

Поёт о прожитом так страшно,

Что пробирает до костей.

Я много страшных слышал песен,

Капитолининых — нигде.

Торчит застрявший в тучах месяц,

Как плуг по горло в борозде.

* * *

Помогите, Пушкин, окажите честь,

Нечем нам согреться, нечего поесть.

Мы из вашей книги выдерем страниц

(Голода вериги, холод плащаниц...),

Чтоб разжечь огонь нам, разогреть еду,

Ваше благородие, — клейкую бурду.

Свет Гвадалквивира, наша участь зла…

Слёзками Земфиры капает смола.

* * *

Они, придя, торжествовали, глушили мутное вино.

Луна шинелью на привале лоснилась, видима в окно.

Пока вдова что было в печке на стол метала (были щи),

В обличье недочеловечьем икали пьяные хлыщи.

Один (скотина, не иначе) рванул на женщине испод

И, оседлав её как клячу, арийский вывалил живот…

Детей (а в доме были дети) на холод, а по-русски — на...

«Тридцатьчетвёркою» в кювете сгорала зимняя луна.

Меня отец лупил за дело — запомнил чтобы до сопли,

Кто вытащил Отчизны тело ещё живое из петли.

* * *

Одна из любимых привычек —

Подолгу стоять у окна:

Деревня, дорога в кавычках

Столбов телеграфных видна,

Пастух, собирающий стадо,

Уазик, что ульем жужжит,

Заполненная самосадом,

В руке «козья ножка» дрожит.

Откроется ветром калитка

(Движеньем знакомой руки?) —

Скатёркою жовто-блакитной*

В пшеничных полях васильки…

Уходим за Днепр. Обуглен

Народной испариной брод,

И рваные божьи хоругви

Влачит прикрывающий взвод

Под небом, что жовто-блакитным

Нам виделось в пору страды —

Скулят в санитарной кибитке

Бездомными псами браты; **.

О Господи!.. Дойное стадо

Пастух возвращает домой,

Как мёртвую память из ада,

Который зовётся войной.

___________________________________

* Жёлто-голубой (укр.).

** Братья (укр.)

* * *

Глухую ночь провёл в соломе — осенний проливной каприз.

Наутро объявился Роммель — пустынной пашни хитрый лис.

Он всё высматривал в бинокль мышей позиции в меже.

Тащились грузно тучи-рохли, скрипя на каждом вираже.

Детали боя, пораженья не вспомню — только белый флаг

Луны, как будто подношенье дождю, убавившему шаг.

Что снилось? Я в сырой траншее, армады «Тигров» и «Пантер»,

Вши, расцарапавшие шею, убитый ближний офицер…

Ору: «За Родину, ребята!» И бесконечно длится бой…

В соломе холодно и свято. А Роммель хвост поднял трубой.

* * *

У магазина толчь. Дают

Рис привозной, немного скуки,

Хлеб, спички, водку… Водку пьют

С руки и падают на руки

Крестьяне — родина в очах.

Дорога выгибает спину,

Разбухнув, словно на дрожжах,

До неба — до самОго тына.

Дед выбрал место посушЕй,

Пол-литра выцедил в баклагу,

Едва был вытолкан взашей

(Ведь без медали «За отвагу»)

Из магазина. Чуть хлебнул,

Чтоб комары не заедали,

И матом чёрствым помянул

Судьбу потерянной медали.

Ополоумевший плетень

Зиял, как жерло, слепотою,

Линкором накренился день,

Запахло морем и грозою.

* * *

Горе, Митрич! (Гойко Митич гонким эхом по дворам —

От степей донских до вычегд — воля прошеным слезам!)

Похоронкою воронка, луч зари на водоём,

ЖИла лопнула, как донка, заведённая в Мальстрём.

Межудельное соседство, Митрич, — проще говоря,

Передай мне по наследству навык деда Щукаря!

В голубых клубах махорки рыбий бог сидит на пне:

«Больно ты, Серёжка, скоркий — на войне как на войне».

Митрич сплюнул, сделав вычет в стае тучного леща...

Звонким эхом: «Гойко Митич!..» между зарослей хвоща.