Минуты истории 10/10

Басманов

Москва гостей не принимает.

Блестит луна в морозной мгле.

По переулку проезжает

Басманов в выстланном седле.

Уж он с полудня не при деле,

Уже во льду усов концы:

«Почто к ночи оледенели,

На кольях скорчась, мертвецы?

Костей – колёса дыб не ломят,

Топор не ляскает? во мгле

Смола тяжёлая не бродит,

В топлёном хлюпая котле?»

«Дитятя, – вопрошает скорбно, –

Опричник Федька, как ты мог

Окрасить кровушкою чёрмной

Отцеубийственный клинок?!.»

И дровни тащат гроб по снегу;

Хрип колокольцев сквозь пургу…

«Где притулиться человеку?

Царю мой, больше не могу!..»

Уж чуя ночь, мороз трескучий

В свой скомороший бубен бьёт.

Луна недвижная сквозь тучи

Уныло свет на камни льёт.

Пустынно в улице туманной,

Лишь вдоль оград, навроде древ,

По стекленеющей Басманной

Стоят стрельцы, оледенев.

Богдан Хмельницкий

Средь хмельного и шумного пира

Обносили гостей ендовой,

И гудела колёсная лира.

Позабывши бунчук с булавой,

Старый гетман сидел, веселея,

В подкафтанье и вислых усах;

Зажигался, болезненно тлея,

Огонёк в атаманских глазах.

Извивалась османка змеёю,

Бросив в танце две чёрных косы.

И у гетмана, вдруг, чередою

Покатились две тёплых слезы.

«Вспоминайте хоть, братцы казаки,

Как в сраженьях дрожал басурман!

Не от нас ли бежали поляки,

В верной крови запачкав жупан?..

В стойле старится конь мой буланый;

В руки, ноги налили свинец…

Где жена моя верная, Анна?

Где сынок, удалой молодец?

Позовите скорей!.. Обманула

Меня вольная распря-война!..»

И на плиты с дубового стула

Он упал, не допивши вина.

Старец Филипп

Оставив Клин в углях и корчах,

До Головни и до Твери

Царёвы псы мочили морды

В снегу и родственной крови.

Ждала их Тверь, затмясь метелью,

Дурным предчувствием горя.

А старец в Отрочевой келье

Молил за грозного царя:

За умягченье сердца – свЯтой

Просил молитвой у Христа.

Икона теплилась, проста,

Зелёно-масляной лампадой.

Весь скит не спал. Луна блестела.

Привратник, истощён постом,

Крестясь и охая, несмело

Ворота отпирал ключом.

Пред ним кромешники предстали:

В руках тяжёлые пищали;

Блистали бердыши, в луне.

Из них Скуратов выступает:

«Доподлинно известно мне,

Здесь старец грешных нас спасает

Молитвой долгой и постом.

Веди нас к келье, да скорее!»

Робеет служка, чует шею,

Как вор пред острым топором.

Филипп сидел над книгой ветхой,

Губами молча шевеля,

Светильник восковой и бледный

Горел, сиянье распыля.

Вдруг, дверка скрипнула соснова,

Чернец чуть вскинулся – и снова

В Писанье взоры погрузил.

Но незнакомец дверь раскрыл:

«Привет тебе, отшельник строгий!

Смиренно просит Иоанн:

Благослови его дороги!

Лукавым враг наш обуян.

Благослови нас, старче: люто

Отмстим коварному врагу!» –

С тем подступил к нему Малюта.

И ждёт. Но старец: «Не могу».

И, зная наперёд благое,

И казни видя наперёд,

На зло кровавое, лихое

Благословенья не даёт.

"Пришёл ты в мирну келью, знаю,

По душу грешную мою:

Её я Господу вверяю,

Тебе – лишь старость отдаю».

Оторопел Малюта бедный,

И горло дряхлое схватил,

И так держал что было сил

Минуту-две, при свечке бледной.

Никола Салос

Уж полночь. Свечка угасает.

Кивая острой бородой,

Царь, зелья принявши, зевает.

Звенит, гудит и повисает

Над Псковом благовест святой.

И дрогнул грозный повелитель.

Ему представилось: народ

В Христову скорбную обитель

С мольбой последнею бредёт;

О царской милости крушится:

Глазами тупятся мужи,

И мать к Пречистой приложиться,

С младенцем на руках, спешит.

И умилился князь Великий,

Кошмар злодейства позабыл,

И, целовав святые лики,

Во град испуганный прибыл.

Его встречал народ покорный:

Хлеб-соль, колена преклоня.

Князь Токмаков, умом проворный,

Пред ним осаживал коня:

«Прими дары, царю единый!

Мы все рабы твои вовек!»

И стлали под ноги холстины

И сукна, белые как снег.

Столы вдоль улицы ломились:

Кувшины с квасом и вином,

Тут блюда пышные явились,

Скупым умерены постом…

Смягчился царь, в глазах погасло

Гневливо пламя в этот раз.

Монахи возжигают масло:

Он у икон – за часом час.

Тих монастырь; бежит веселья

Игумен, сухонький старик,

И даже в праздник, в тёмной келье,

Чернец печалиться привык.

Ведёт по коридорам голым

Царя, в подряснике простом,

Пред ним жилище, где Никола

В веригах, в шлеме и с крестом.

Он князя мясом угощает:

Сырым: "Отведай, царь!" – «Зачем?!

Я православный, – отвечает, –

И в пост скоромного не ем…»

«Ты хуже делаешь, – он рече, –

Питаясь мясом человечьим!»

Кн. Владимир Старицкий

Пожары смут припоминая,

Железом выжигая зло,

С опричников опасной стаей

Царь едет в ближнее село.

Уже он в Слотино явился,

Где княже за него молился,

И с ним – жена и сыновья:

Брат брата ожидал – царя.

Тот прискакал с полком отменным,

В седле над потным чепраком;

Уже танцуя, фыркал пеной

Конь под порфирным седоком;

Уже бежали, с сёдел спрыгнув,

К избе Скуратов и Грязной,

Звеня клинками… Князь с женой,

Два сына, головой поникнув,

Тревожно ждали упыря.

Их из избы ведут и ставят

Пред очи грозные царя:

«Тобой, я вижу, зависть правит!

Почто отравой отравить

Меня задумал ты – сгубить?!»

«Мой княже, повар твой лукавит,

Се чернь измыслила навет.

На нас вины сей тяжкой нет!»

Семьёю на колени пали,

И в очи царские глядят.

«Коль отравить меня желали –

Так пейте сами этот яд!»

Подносят чашу. Пьют, скрепившись.

И ждут, и молятся, простившись.

Сон Бориса Годунова

Вселенский старец-патриарх

Кремль на осляти объезжает.

Иов, с «святынею» в руках,

Из врат церковных выступает.

Толпой народа окружён,

Царевич маленький, в кафтане,

Стоит, за ручку, с мамкой он.

Вдруг, исчезает всё в тумане…

Борис ворочается: грёзы –

Одна сменяется другой:

Чернец какой-то, бабьи слёзы,

Юрод с двуперстною рукой…

Вдруг, площадь светом озарилась,

Ударил гром – и небеса

Стальная рассекла коса,

И вновь удар, – и всё затмилось:

Исчезла площадь, стены, храм,

Народа толпы. Пополам

Рассекли небо херувимы,

Подлетки в ризах золотых,

И голос тоненький средь них

Борису слышится… Из дыма –

Чернеет, громом поражён,

Дьяк с окровавленным ножом.

Архиепископ Пимен

 1

Дана царям от века воля,

Что б честно править на Земле.

За смрадным Новгородом – поле…

Сам город – в прахе и золе.

Везде Ивановы владенья:

Детинец, торжища, посад…

И стар, и млад во рву скудельни,

Землёй засыпаны, лежат.

Над ними пели и кадили,

И малых деток хоронили;

Мать билась пойманной плотвой;

Простоволосой головой,

Крича, мотала… Тыщи, тыщи

Здесь обрели земной покой

В костьми заваленном жилище.

Дыбился Волхов, запружён

Уже распухшими телами.

Софии Новгородской звон

Их не тревожил временами,

А только – длинные крюки

Тянули на берег реки...

Гуляли вороны везде

И мясо жертвенное рвали.

И старец, в древней бороде,

Сей сон записывал в скрижали.

2

Монарх на выдумку хитёр:

Стрельцы, ограбивши собор,

Архиепископа схватили

И на кобылу посадили,

В измене ложно обвинив,

Мол, тот предаться, вместе с градом,

Хотел Литве. И вот награда:

С волынкой, словно скоморох,

Он с бубном на кобыле белой;

Её ведут – и то и дело

Он в бубен дряхлой дланью бьёт –

И кляча улицей бредёт…

Давно ли дед твой, Иоанн,

Упрямой вольностью смущённый,

Взял только град, не тронув храм:

Казну и кубки, и иконы? –

Лишь, голос знати вечевой,

Снял с башни колокол литой.

2022