Общее житие 10/10

В общежитии житие наше было действительно общим. Личного пространства, как сейчас принято говорить, было совсем мало, железная кровать, пол под ней и стена над ней. Все остальное было общим, стол, стулья, коридор, умывальник, туалет. Некоторым не удавалось хорошо вписаться в это общее житие. Таким был мой сосед, он постоянно пытался «приватизировать» то часть стола, то полку в шкафу, то стул придвигал к своей кровати и вешал на него одежду. Мы не возражали до того момента, когда в гости к нам приходила компания. Одежда со стула тут же переезжала на кровать соседа и несколько дней после этого стул был опять общим. К тому же сосед не пил с нами, а так как пить ему было больше не с кем, то выходило, что он совсем не пил. Это была большая редкость в нашем общежитии. Серьезным плюсом было то, что утром у этого соседа ты мог точно узнать, что произошло вчера вечером, он рассказывал, не утаивая деталей. Похоже, что это доставляло ему удовольствие. Когда слушать становилось стыдно, мы переставали ему верить, так было спокойней.

Тогда меня одолевала проблема круто вившихся кудрей, волосы были молодые и непокорные. А хотелось прямых и ровно падающих волос, как у героев фильмов…

Я мыл голову, надевал зимнюю шапку и завязывал шнурки под подбородком. После такой процедуры кудри слегка распрямлялись. Приходящие в гости поначалу шарахались от меня, увидев в зимней шапке в теплой комнате, но узнав причину, проникались серьезностью ситуации, потому что многие сами были озабочены похожими проблемами. Кудри или прямые волосы, обильно росшие или совсем не росшие усы, прыщи на важных местах, все это очень занимало многих и здесь все средства были хороши. Один красил черной краской белесый пушок под носом и на фотографиях это выглядело настоящими усами. Другая на место прыщика сажала черную «мушку» и выглядела намного загадочней. Кто-то мыл голову какими-то растворами, после которых волосы затвердевали и долго держали форму. Может быть поэтому многие в зрелом возрасте быстро лысели.

У нас был литейный факультет. Кто не знает, речь здесь идет о разливке жидкого чугуна и стали. В конце первого курса студентов с этого факультета посвящали в литейщики. Старшекурсники приходили к ним в гости, молодые быстро бежали за водкой. Четыре пустых стакана ставились по углам стола, молодой кандидат в литейщики разливал всю бутылку, потом стаканы сдвигались.

Если было налито поровну во всех стаканах, то старшие пили за успешное посвящение. Радостные посвященные бежали за второй бутылкой, чтобы выпить со старшими уже в равной компании. Если разливка была неудачной, то надо было бежать за следующей бутылкой и повторять попытку. В конце концов все равно посвящение так или иначе происходило, различалось только количество выпитых бутылок.

В первые месяцы учебы у нас был один самый выносливый в выпивке парень, он всегда сидел молча с умным и трезвым видом, несмотря на количество выпитого. Но однажды его в шутку слегка толкнули, и он упал, оказавшись абсолютно пьяным, и пролежал в этом положении до утра. Потом при любой выпивке мы требовали от него регулярно говорить «А-а…», чтобы убедиться, что он еще с нами.

Почти все среди нас были с повышенным чувством собственного достоинства, это выражалось в том, что мы не позволяли себе в обычной обстановке пить дешевый портвейн или что-то подобное. Мы пили водку, если же на нее не было денег, то мы гордо держали паузу. За это время успевали сдать все «хвосты» и подтянуть учебу. И только когда уже нельзя было не пить, а такое тоже бывало, мы соглашались на другое. На какой-то свадьбе, например, водку нам только показали, а поили запашистым самогоном. И хоть утром голова не проходила через дверной проем, отказаться было нельзя. Да, бывал и портвейн, но это отдельная история.

Однажды был гость из города, который мучился на квартире у тетки и иногда заглядывал к нам сыграть партию-другую в шахматы. Его послали за выпивкой и закуской, собрав последние деньги вдобавок к его «пятерке». Он вообще был странный парень, но в этот раз превзошел себя, принес целую сетку дешевого портвейна и упаковку мороженого на закуску. Первые два часа мы смеялись, а потом только блевали, причем все.

Многие студенты, жившие с родителями, завидовали нам и стремились попасть к нам в общежитие, чтобы почувствовать воздух свободы и настоящего раздолбайства. Мы были рады гостям и умело, но в разумных пределах, разводили их на выпивку. Они и сами были рады возможности выпить с общежитскими и почувствовать себя взрослыми. Некоторые даже из чувства протеста против родительского контроля оставались у нас ночевать. Зато утром на занятиях можно было небрежно рассказать, что вчера кутили в общаге. Общежитских обычно по утрам после попоек не было видно на занятиях.

Там же впервые мы увидели порножурналы. Это было целое событие. Как они попадали к нам, было большой загадкой, обходились с ним еще аккуратней, чем с дорогими пластинками. Собирались несколько проверенных человек, журналы пускали по кругу… потом расходились на полусогнутых ногах по своим кельям, унося в головах умопомрачительные картинки...

Отношения между девушками и юношами были уважительными. Мы были неопытны, но помогало большое чувство юмора и желание любви. Любви было много, особенно на старших курсах, но все по взаимному согласию. Иногда даже городские встречались в общаге, мы с пониманием создавали им условия, других мест для встреч иногда просто не было.

Бывали и печальные события. Девушки резали вены из-за неразделенной любви, юноши гибли по глупости, перелезая из окна в окно на высоте. Однажды первокурсник заболел непонятно чем, потом случилось какое-то заражение, и он неожиданно умер. Три дня назад еще видели его в коридоре на костылях, а сегодня сказали о смерти. Вечером я возвращался из магазина и меня окликнула женщина, спросила, как найти общежитие. Мы пошли вместе, и она спросила про этого юношу, сказала, что приехала издалека по телеграмме. Я сдуру сморозил, что он умер. Это была его мать. Эти последние двести метров до общаги я запомнил на всю жизнь… Там ее уже ждали и приняли у меня с рук на руки.

Бывали периоды трезвости, то деньги кончались, то на горизонте возникала опасность отчисления. Тогда мы вечерами играли в шахматы, устраивали матчи по сто партий, болельщиков и советчиков хватало. Даже самые тупые среди нас знали, что такое сицилианская защита.

Или резались в карты, в основном в шестьдесят шесть, по-нашему «шуба с клином». Мастера в этой игре уважались не менее, чем мастера спорта.

Разыгрывались целые спектакли с записью на магнитофон. А когда снова можно было выпить, то прослушивали эти записи, катаясь по полу от хохота.

Были у нас и свои настоящие спортсмены. Один был борец вольного стиля, накачанный здоровяк, добрейший человек. Его все знали в общаге и даже любили. Но бывали моменты, когда он крепко выпивал, и тогда было весело. Он мог заехать в ухо даже близкому знакомому, случалось и такое, поэтому все прятались по комнатам и не открывали ему. Он бродил по коридору и пел песни.

На следующий день его было не узнать, он не верил нашим рассказам, и мы вместе смеялись над вчерашним.

Был у нас и настоящий мастер спорта, которым мы гордились. У него тоже бывали причуды, иногда на попойках он наливал в тарелку водки, крошил туда хлеб и хлебал это ложкой. Даже самые отчаянные среди нас, а такими были почти все, не решались повторять.

Отдельная песня – общежитские клопы. Когда я прочел у Алексей Толстого про бодрых и крупных анатолийских клопов, я понял, что автор «Ибикуса» бывал в нашем общежитии. Никакие ухищрения не помогали, даже когда ножки кровати ставили в консервные банки с водой, а мы надеялись, что клопы не могут плавать, то они запросто забирались на потолок и оттуда пикировали на кровать. И все это ночью, когда молодой организм не разбудишь и пушкой. И только утром становилось понятно, что бороться бесполезно. Иногда ночами, когда мы напролет играли в карты, клопы не выдерживали от голода и выбирались из своих укрытий, несмотря на свет. Тогда мы отыгрывались за все по полной, стены потом нужно было мыть или белить.

Дежурные предпенсионного возраста казались нам глубокими старухами, а ведь, подумать только, они были младше, чем мы сейчас. Они опекали нас, иногда даже подкармливали, предупреждали о появлении комендантши с проверками. А Петровна, бог и царь в нашей общаге, тоже только старалась казаться грозной, у самой два внука учились и тоже где-то далеко. Да и нельзя было с нами расслабляться, всякое бывало в общежитии, иногда даже суды выездные, когда судили то за драку, то за «хулиганку».

Был и свой боксер, которого все побаивались, скромного вида, в очках. Трезвым был он очень сдержанный, но иногда и он сильно удивлял. Кому-то очень не везло попасть под тяжелую руку, потом это долгое время обсуждали. Однажды дошло до суда и после условного приговора он исчез. По секрету скажу, одно время нам нравилась одна и та же девушка и однажды он решил разобраться со мной. Но спутал в сумерках общаги меня с кем-то и навесил тому большой фингал. Я, конечно, немного переживал, но на второй заход он не решился и как-то отстал от девушки.

Это было место пяти лет взросления, здесь теряли невинность, женились и даже разводились.

Здесь приобретали бесценный опыт общего жития, который позже помогал легко понимать других людей, находить с ними общий язык и прощать им мелкие недостатки.

Долгие годы я не мог забыть свое общежитие. После него были другие общежития, лучше и хуже…

Конечно, сравнивать их со студенческими общежитиями было никак нельзя. Запомнилось одно в Красноярске, когда первую ночь пришлось провести в комнате со сломанным замком, а по коридору бегали пьяные мужики с топорами. Дверь я подпер чемоданом, а чемодан собой. Беременная жена лежала в углу на кровати, подальше от двери, не спала всю ночь и тихо рыдала. А мне снились индейцы с томагавками…

Конечно, мы периодически встречаемся и вспоминаем свое общее житие. И хотя у каждого за эти десятилетия произошло много хороших и разных событий, иногда кажется, что это было лучшее время в жизни.
А может оно так и есть…