О множественных переводах «Ночной песни странника» Гете-3 10/10

В условиях Интернета отыскать все или почти все интерпретации «Ночной песни странника» не так уж сложно. Хотя число соискателей скупой переводческой славы непрерывно растет. Кто-то переводит лучше, кто-то хуже. Тем более что лекала здесь заданы наипривлекательнейшие! Поэтому проанализировать новые переводческие решения все до одного мы не беремся. Однако среди этого изобилия есть все же несколько любопытных и многообещающих вариантов, о которых стоит упомянуть. Не то чтобы эти варианты являются «идеальными гештальт-переводами», но во всяком случае все они достаточно оригинальны. И по-своему точны! Увы, чаще всего переводчики обращают внимание на очевидные, броские признаки, по которым можно узнать переводимое произведение, забывая о том, что внутреннее наполнение оригинальных стихов гораздо более говорит об авторе, о его модели мира и эстетических принципах, нежели самая удачная словесная эквилибристика.

Вот, например, эквиритмический перевод Дмитрия Смирнова-Садовского (2006):

1. На вершине горной (6)

2. Покой. (2)

3. Зефир проворный (5)

4. В лес густой (3)

5. Бег не стремит. (4)

6. Птиц смолкли игривые споры, (9)

7. И нас уж скоро (5)

8. Сон осенит. (4)

Для справки: Д. Смирнов-Садовский – литературный псевдоним композитора и музыковеда Дмитрия Николаевича Смирнова (1948-2020.); Дмитрий Смирнов – автор множества статей о музыке и многочисленных поэтических переводов с разных языков, но прежде всего стихов английских поэтов; автор первой русскоязычной биографии поэта Вильяма Блейка.

Перевод Смирнова-Садовского сделан в той же ритмической манере, что и перевод Бориса Архипцева, но, с одной стороны, текст более благозвучен, с другой – во многих элементах образного строя весьма далек от внутренней сути оригинала. В миниатюре Гете сам пейзаж является своего рода действующим лицом, олицетворяющим мистические силы Природы. Поэтому вся стиховая структура, включая рифмы, количество слогов в каждой строке, грамматические повторы, композиционно важна для понимания того, что именно происходит в пространстве текста и на что направлен авторский посыл. К несомненным достоинствам перевода Смирнова-Садовского следует отнести и выбор лексики, соответствующий эпохе Гете, и четкое следование той смене картин окружающей природы, которые Гете видел самолично во время своих путешествий и, видимо, пожелал воплотить в поэтическую форму, полную философских размышлений.

И все же, несмотря на то, что перевод весьма талантлив и в целом соответствует сюжету, общая конструкция поэтического сообщения весьма далека от авторской. В чем тут дело? Если у Пастернака камнем преткновения является лексика («идиостиль»), то здесь таким «камнем» является ракурс видения ситуации. У Гете всё сконцентрировано вокруг фигуры Странника. Это следствие романтической картины мира, когда по главу угла в повествовании ставится субъективная личность. В миниатюре Гете фигуру Странника окружают мистические силы Природы, а в финальной части звучит некий надмирный голос, обещающий Страннику долгожданный отдых. Что это за «отдых», прямо не говориться. Это может быть как отдохновение от трудов, ночной освежающий сон, так и вечный покой. Хотя ситуация и загадочная, но каждому элементу в ней отведена строго определенная композиционная роль. Вот эти-то роли, распределенные между персонажами миниатюры, как между актерами в мизансцене, и крайне важные для понимания философии происходящих событий, в переводе Смирнова-Садовского концептуально иные или, во всяком случае, сильно смещены по сравнению с авторской идеей. Этот перевод, если сравнивать с современными театральными постановками, можно назвать «режиссерским» – в отличие от тех, что скрупулезно следуют авторскому тексту и авторским ремаркам к нему.

У Смирнова-Садовского в центр мироздания поставлен не романтический герой, но греко-римский ветреный божок – некий «зефир проворный». Именно он по сюжету перевода должен бы слететь, как водится, вниз с горной вершины, однако по какой-то причине этого не делает. Оттого-то и вся природа замерла в покое – и вершина горы, и густой лес, и птицы, которые по условиям куртуазной игры должны бы вести «игривые споры», но почему-то молчат. Но главное, в картине мира перевода отсутствует Странник (у Гете это, напомним, центральная фигура!); вместо него присутствуют некие абстрактные «мы», которым, видимо от лица Автора сообщается, что их скоро «сон осенит».

Иными словами, при сходстве сюжетных перипетий атмосфера в переводном тексте вовсе не романтическая, загадочность напрочь отсутствует, а философия романтизма, во многом построенная на борьбе обособленной личности с силами Природы и собственными страстями, подменяется философией эскапизма. Отказавшись от романтического «гештальта», переводчик как бы предлагает Гете, словно персонажу в мизансцене, сменить рисунок роли, хотя и оставляет его в тех же декорациях, на описании которых построен авторский текст. В переводе Смирнова Садовского все как в оригинале – и ритмика, и ландшафт, но его пьеса повествует о представлениях самого переводчика, эдакого режиссера-новатора, живущего совсем не в том временном пространстве, в котором жил и писал Гете.

Приходится констатировать факт: романтическое видение мира проще иметь изначально, нежели почерпнуть оное в чужом тексте и попытаться воссоздать в переводе. Именно поэтому, как нам думается, более ранние переводы, и прежде всего интерпретация гетевского текста Лермонтовым, ярче и точнее передают саму атмосферу романтического бытия, которой пронизан буквально каждый образ стихотворения Гете. Очень вероятно, что М. Ю. Лермонтова вела интуиция, сходство жизненного опыта и установок, а вовсе даже не «переводческое» желание войти в контакт с оригинальным текстом. Впрочем, перевести антураж много легче, нежели уловить в сеть языка перевода истинный авторский «гештальт». Ибо «дух перевода» – это скорее вещество, входящее в состав поэтической ткани, нежели нечто конкретное, легко облекаемое в слова.

Есть еще момент в миниатюре Гете, который новым переводчикам никак не дается. Помимо романтического «двоемирия», явно присутствующего в структуре текста, там есть и неявное присутствие христианского Бога. Бог находится над всеми вершинами и Ему присущ покой. Это не Автор, беседующий со Странником (Ruhest du auch) или приглашающий Читателя убедиться, что в великанских кронах нет ни ветерка («Spürest du...» – «чувствуешь ли ты...»). Бог настолько грандиозен, что если бы Он вошел в гетевский пейзаж, то заполнил бы это образное пространство целиком. Очевидно, присутствие Бога где-то там, вне рамок сюжетной композиции, не могло не осознаваться в эпоху Гете, но для нашей эпохи такие ощущения почти запредельны. Пожалуй, из всех вышеупомянутых переводчиков лишь М. Ю. Лермонтову удалось сохранить в своем тексте некое божественное присутствие – возможно, через музыку речи.

Следующий перевод «из новых», который нам хотелось бы разобрать, принадлежит Д. Л. Андрееву, автору знаменитой «Розы мира». Даниил Андреев (1906-1959) больше известен как философ-мистик, однако это очень значительный поэт и, судя по некоторым свидетельствам, интересный переводчик. Вот его текст, относящийся к последнему десятилетию жизни:

1. Гаснут горные пики. (7)

2. Долы млеют во мгле. (6)

3. Стихли щебет и крики, (7)

4. Дремлет птенчик в дупле; (6)

5. Тишиной зачарован (7)

6. Мир склоняется к снам… (6)

7. Подожди: уготован (7)

8. Вечный отдых и нам. (6)

Следует отметить, что ритмический рисунок перевода соответствует логаэду, выполненному по схеме 1010010 (две стопы хорея и одна стопа амфибрахия). Отдельные отклонения от общей схемы вполне можно свести к эффектам скандирования. Такая схема отчасти напоминает ритмический рисунок перевода Пастернака, но лишена как недостатков последнего (излишняя русификация лексики), так и достоинств (стремление к лингвоэстетической адекватности, тонкая звуковая инструментовка). У Даниила Андреева сюжет такой: горные пики гаснут, поскольку в картине мира Д. Андреева гибель приходит сверху (в картине мира Гете гибель приходит снизу; при этом горным вершинам присущ божественный покой, который спускается вниз, на кроны деревьев, а уж потом, когда даже птицы замолкают, норовит поглотить и Странника).

Как и у Д. Смирнова-Садовского, у Даниила Андреева, при всех достоинствах, перевод чересчур своевольный, меняющий распределение ролей в той картине мира, которую изобразил Гете в своей миниатюре. Это вновь сугубо «режиссерское», новаторское решение. Здесь в центр композиции поставлен Наблюдатель, имеющий явно земное происхождение. Наблюдатель – в стратогеме данного текста – это альтер эго Автора и одновременно тот загадочный Странник, к которому у Гете обращены слова утешения: «... balde/ Ruhest du auch» («скоро и тебя ждет покой»). Говоря: «уготован/ Вечный отдых и нам», переводчик как бы расшифровывает авторский подтекст, но на самом деле искажает авторский замысел. Это и другие искажения авторской модели повествования смещают перевод Д. Андреева в область вольного пересказа.

Способен ли пересказ соответствовать если не конкретным высказываниям подлинника, то хотя бы его поэтической субстанции? Теоретически это возможно, однако за общим решением вопроса мы отошлем читателей к соответствующим диссертациям по теории метатекста. На практике для этого нужно перевоплотиться в Гете хотя бы на протяжении одного-единственного перевода. Пока такая метаморфоза никому переводчиков, бравшихся за «Über allen Gipfeln», в нужной степени не удалась. Пожалуй, ближе всего к этому заветному статусу находятся переводы И. Ф. Анненского и, несмотря на отсутствие даже намека на эквиритмичность, М. Ю. Лермонтова. В переводе-пересказе Д. Л. Андреева налицо не просто изменение колорита повествования, каковой упрек можно, по мнению авторитетного критика Жирмунского, адресовать и Лермонтову, но очевидная подмена ролей в сюжете произведения. У Гете мир имеет божественное происхождение, а сам Гете, как автор, является проводником божественной воли. Именно голос Автора за счет эффекта внутренней рифмы (в виде грамматического параллелизма Spürest du- Ruhest du) сначала призывает в свидетели Читателя, а затем, обращаясь к Страннику, вводит нас, перечитывающих текст подлинника, в атмосферу давно минувшей эпохи, загадочную и романтическую. У Даниила Андреева изображена другая эпоха, которая гораздо ближе к нам по времени, представлен иной, более современный взгляд на мир – одновременно и любовно-лирический, и апокалиптический. И христианскому Богу в этом новом мире больше нет места. Ни в границах текста, ни вне этих границ.

Увы, но чем дальше отстоит время переводчика от эпохи Гете, тем меньше напоминают оригинал сами переводы. Иногда это вполне самостоятельные стихотворения «на тему», иногда – ухудшенные версии старых переводов. Впрочем, порой, присмотревшись, хочется сказать: «В этом что-то есть!»

Талантливый сетевой автор Людмила Ураева предлагает свое, крайне неожиданное прочтение миниатюры Гете:

1. С юга ветры стихли. (6)

2. Вряд ли (2)

3. Безумным вихрем (5)

4. Из далѝ (3)

5. Птиц голоса (4)

6. Нарушили б (4)

7. Молчание дубрав. (6)

8. И даже колыханье трав (8)

9. Сегодня невозможно – (7)

10. Покоиться всё дóлжно. (7)

Конечно, о технике перевода здесь говорить сложно, ведь не соблюдена не то что эквиритмичность, но даже эквилинеарность: количество строк увеличено с 8 до 10! Нарушены и всякие другие каноны, защите которых, в сущности, и посвящена данная статья. Но удивительным образом уловлено настроение, особая музыкальная аура, которой буквально пропитан гетевский шедевр. Начнем с того, что никто из прежних переводчиков не повторяет ритмический рисунок хотя бы первых двух строк миниатюры: Über allen Gipfeln – 101010, Ist Ruh – 11/ С юга ветры стихли. – 101010, Вряд ли – 11. Более того, первая строка этого своевольного и в значительной мере наивного пересказа даже по гласным звукам сходна с первоисточником. Такое совпадение продолжается вплоть до шестой строки, после чего расхождение между звукоритмом оригинала и звукоритмом перевода становится вопиющим. Думается, однако, что эксперимент не безнадежный. Во всяком случае, этот текст показал, насколько большую роль для восприятия шедевра Гете играет музыкально-ритмическая основа. Возможно даже, что, как при переводе лирических песен, прихотливая музыка текста в данном случае важнее, чем само информационное сообщение, на передаче которого профессиональные переводчики обычно стараются сконцентрироваться.

А что будет, если вообще не концентрироваться на передаче авторской мысли, а написать свое стихотворение по мотивам чужого произведения? Такая техника использовалась когда-то самим Лермонтовым, но поэт, похоже, интуитивно понимал, чем такие вольные переводы плохи. Между тем переложения чужих текстов – далеко не редкость. Если заглянуть вглубь веков, то превращать чужое в свое не стеснялся Шекспир, на рубеже XVIII-XIX писатели-европейцы с удовольствием перелицовывали Вальтера Скотта, а в XX, попав под лукавое обаяние постмодерна, все вдруг бросились наливать новое вино в старые мехи. Вот что получилось, в частности, у Сергея Сухарева (1970):

Безмолвны горы:

издалека

не веет над бором

ни ветерка.

Птицы смолкли в чаще лесной:

покой, молчанье...

... скоро настанет

черед и твой.

Сергей Леонидович Сухарев (1947-2017) – поэт, кандидат филологических наук, преподаватель. Известен как переводчик стихов Джона Китса (Л.: Наука, 1986 (Лит. памятники)) и прозы Нобелевского лауреата Кадзуо Исигуро. Так что техника вольного перевода была выбрана этим весьма опытным переводчиком далеко не случайно! Чего же добивался Сергей Леонидович, во многих аспектах отступая от оригинала?

Прежде всего, в переводном тексте превалируют выражения – «безмолвные горы», «ни ветерка», «черед и твой» – характерные для информационного поля русского языка (языка перевода), но не имеющие прямых семантических аналогов в оригинале. Естественно, повсеместное присутствие таких конструкций повышает художественное качество перевода и одновременно понижает степень «узнаваемости» первоисточника в его вариативных видах. Не принадлежащие оригиналу структуры выражений (словесные образы) начинают играть в самостоятельность, забирая на себя существенную часть «гештальта», который, как система знаний, опознается сознанием новых читателей на основе текста перевода и уже без всякой опоры на текст оригинала. Более того, новые конструктивы, опосредующие культурную среду языка перевода, для своего единства (системности) требуют не только иного ритмического рисунка, нежели в первоисточнике, но зачастую и смены главной темы.

В оригинале Гете главная тема – это тема движения, а вовсе не тема покоя. У Гете нет статики, его языковые структуры находятся в постоянном взаимодействии, двигая сюжет к финалу. И смена метрических характеристик, и грамматический параллелизм, и постоянное изменение ракурсов, с которых виден окружающий пейзаж, – все это элементы «замедленной съемки», эдакие словесные «кадры», из которых составлено невидимое до поры до времени движение Странника по лесной дороге. Одновременно – это и движение индивидуума по дороге жизни, и тогда фраза «Ruhest du auch» призвана напомнить человеку о бренности его существования.

Между тем вариация Сергея Сухарева предельно статична. В ее центр помещено безмолвие: безмолвие окрестных гор, безмолвие листвы, безмолвие лесных птиц. Человек (Читатель? Странник?), к которому обращены слова «скоро настанет/черед и твой», вовсе не обязательно присутствует в лесном безмолвии непосредственно, данный персонаж может находится где угодно, в том числе и дома, проводя время за чтением сборника стихов Гете в русских переводах. Именно этот факт – смена главной темы при усилении роли вторичных образов – дает право называть весьма примечательный текст Сергея Сухарева «вариацией» или вольным переводом.

А чем так уж плохи вольные переводы? Да ничем, если не считать важным фактором занижение планки переводческой «точности» для многих современных любителей старинной, да и современной поэзии. Вольному переводу душа радуется, поскольку чаще всего такой перевод обладает несомненными поэтическими достоинствами. Но дело в том, что переводят-то чаще всего иностранные шедевры, а тут одной поэтичности мало, надо добавить сюда саму Историю, многие годы, а то и века работавшую над тем, чтобы среди тысяч и тысяч равных по значимости стихов осталось и стало известным одно, самое значительное. А где гарантия, что собственные вирши на тему великого произведения, будут настолько хороши, чтобы хоть немного соответствовать чужой «нетленке»?

Отсюда, думается, и вал стиховых поделок, выдающих себя за переводы из поэтической классики. А вот как смотрят на переводческие «вольности» сетевые редактора:

«... перед переводчиком сейчас даже мысленно не стоит задача ознакомить с жемчужинами и приобщить к вершинам – он, переводчик, как то было во времена Константина Батюшкова или Иннокентия Анненского, интересен нам в первую очередь сам по себе. ... что редакторами "Художественной литературы" воспринималось бы как безусловный технический брак... я склонен воспринимать как знак неповторимой индивидуальности». Эта цитата взята нами с непосредственно сайта «Сетевая Словесность», предоставившего свой ресурс переводам Юрия Изотова, как свидетельствует сайт, «инженера-электрика из Новосибирска». Между тем перевод «Ночной песни странника», выполненный инженером из Новосибирска Юрием Изотовым, в значительной мере опровергает редакторскую преамбулу, будучи, насколько это вообще возможно для вольного перевода, в русле тех переводческих исканий, которым, в том числе, посвящена данная статья. Приводим этот характерный для сетевого бытования поэзии текст полностью, хотя и без комментариев:

Вершины все

давно уж спят...

В листве,

куда ни бросишь взгляд,

исчезла даже дрожь.

В лесу не слышен птичий гам.

Не торопись, ведь скоро сам

и ты, мой друг, уснёшь.