Узоры и отражения 10/10

                                                Шалимова Юля, 

                                                в узорах и отражениях. 

Белое на белом

То, что ты принимаешь

за собственный разум: 

осла с цветком в зубах,

перетянутый канат,

частицу воска,

упавшую на пол в храме;

пусть даже – детенышей болгарского перца:

красных-красных,

словно шелк

или нательная рубаха

Кто знает, как выглядит

иконопись разума?

Три секунды назад

выпадет первый снег:

длинные пальцы коснутся земли,

пальцы из сна

и аммиака

Говори со мной

с помощью этих серебряных вилок

Возвращение юродивых

1.

Мои хлебные лепешки,

мои воображаемые дети:

лазурит и стекло,

глина и эвкалипт;

идут, кутаясь в бедуинских платках, 

по рисовым полям материнской утробы. 

2.

Расскажи мне, лебедь ползучая, 

чья мысль,

щелчком убивает стадо коровье 

и отрубает головы пастухам,

чья мысль,

злее зла – самого.

и добрее добра – самого. 

3.

Кто положил этого ребенка тебе в живот? 

Тот, кто положил этого ребенка

тебе в живот. 

Об остальном ты не узнаешь ответа. 

Также, как нет ответа,

почему пять пальцев на моей руке,

а не шесть,

и не восемь. 

4.

Что ж ты молчишь, плясунья?

нет ни тайны, ни гор,

ни ягод темноты,

ни золотой чечевицы в обойме папируса;

и смола их, как набальзамированный сокол,

переплелась с крошкой 

мрамора. 

5.

Медузы моргают щитом и кадрилью,

им снятся алмазные спицы,

бессоница, монастыри;

что-то мягкое и светлое

с лицом яблокообразным.

Скоро сбросят свой зеркальный жир

и на берег выйдут,

раздвоившись телом.

Ну а пока – еще не время.

Саженцы оставим в горле.

6.

Крылатые пятна в узорах ландшафта,

рукопись пыли, жимолость антиземли,

и грех как солнце, и солнце как грех

веет, 

где хочет.

В звучаньях эмали, блеск и орнамент,

в мышцах деревьев богатырь комаров,

и на упругой леске, в воронке для дыханий,

резвится снег

лошадью невидимой.

Песенка

Замедляясь до блеска стекла,

до отражения

солнца в солнце.

Ненасытность заглавной буквы:

упрямо шагающей

в такт ангелам 

и комарам.

В ритмике снов и запретов – 

превратясь в чернокожую устрицу

на столе африканских послов.

О зрении

Зрение точь-в-точь бинокль:

квадратное и лысое

Тягуче, будто сливочное масло,

брошенное в костер

Пейзаж ветвист;

и раны как ослы

бредут против течения ветра

а имя 

что имя

вразброс как икона

в потемках в кунжуте

в ничейности – слышишь? – своей

и ритмом храня

это туловище воспоминанья

завернутый в крепость – натянутый нерв

а спросят – не вспомнишь 

сам в себя заикаясь

Благодарность

Из темноты выплывает ладонь

На ней золотые монеты

Бери их не бойся

Своим клювом человекоптицы

Тонкие волосы в спичечной коробке

Вьют хижины из снега и соломы

И тепло мне и ясно

Будто внутри у животного

Прячусь

Четырнадцатое февраля 

Они ели и пили

это облако, этот мед кровожадный,

и лица их были похожи 

на весенний, в пыли, картофель,

чтобы в небо сажать

и голоса их, и песни

Их улыбки летали, мерцая и рядом,

не наклеиваясь на рты: 

слишком тверд песчаник

слишком строго сено

Вода тревожит глыбу,

моргая пятном микроскопа

о!так усердно коричнево

не подчиняясь,

не обнажаясь

до гордости вазы

перехитрившей опыт камня:

несъедобного, как ночь,

в которую мы плачем

Плачем брезентово – и ум расстегнут

Автопортрет дурачка

Вдоль всхлипов тех забрызганы стеклом

ты в мареве

и сам себе не местный

кувыркаясь и прячась

словно в солнечный день колобок

светопляской подсвеченный 

зримо

Танцы оленей на том берегу

морок случайный и Белая Река ниже пояса

с родинкой выпуклой

с шатрами вязальными

пусть нет меня пусть я молоко

пусть будто корову мясистую

прямо во мне закололи 

        желтым-желто! – потрескались сгустки льда

             и на безлюдье клен не равен клену

в состязаниях снега 

в оруженосцах утренних стихий

тишина как цилиндр 

ведро

в центр израненная мякоть

зигзаг наотмашь убитых пчел

застывших в точке любованья

я дерево но нет и не оно

и кто как голод сыт

в распахнутых тарелках атмосферы

жучок безлицый

спеленут в чернослив и как небо

хрустя и запятая запятая

бегом вдогонку

собственных волос

Натюрморт

Умываясь отражением птицы,

глядел в избыточность окна

Умное небо – чешуйки на бедрах – роспись палеолита

Чучела гигантских бус,

защищающих шею

от хруста дождя

– или тайны мандарина

Блаженны те, кто не целуются: 

их слова,

как звон обжаренного риса,

застывают в кромках дерева

и в глазах одноэтажных зданий

в центре базарной площади

Внутри головы ребенка-аутиста

Волосы не хотят уезжать ну так что же оставайтесь

Не выбрасывать же вас на дно морское

Где ты, сын окаянный? Где ты, изба на курьих ножках? 

В животе светло и лилий не сорвать и даже стыдно говорить

Кто я чей и почему

И зачем все вокруг такое-растакое

А голова моя сегодня – фарфоровое яйцо!

С китайским иероглифом

А помнишь а помнишь ту палубы кромку и гипотенузу воды

И смех как репейник застрял на одеждах

И стрекоз что на стрекоз не похожи

Люди текли переплетаясь ногтями

Струйками из глиняных кувшинов

В круглых монетах и в каплях пота

Живые люди текли

Прямо как настоящие

Теперь сидим на тринадцати стульях

Словно женщины танцующие польку

В лохмотьях из тел обнаженных

Завернутые в кашель в ветку у костра

А в детстве стояли на четвереньках

И как собаки молились пустыне

Гав-гав издавая гортанью

Красными пятнами гав-гав

Метаморфозы

Имя, что жует и дышит.

Копируя стиль

муравьиных спектаклей,

их тревогу за жимолость дома

и сладкое, как иглы, бревно.

Тень из смородины и пшеницы.

В речных амбарах звукозаписи:

стеклянная водка

тиной расшитый мундир.

В водорослях – что в теплых шкурах сновидений.

Пляски электронов-акробатов

на хрустальных горках

человечьих позвонков.

Март: в начале 

ангелы-комары

их лепет жемчужный

что вояка-ребенок

в стесненьях догадки

маскирует слезу

забравшись в то место без мест

где печаль ниже пояса

и в вигваме соломенном

костью-дыханием (и ничего не надо боле)

                                      — жить!

Смотрю на вязальные спицы

Наощупь –

колокол

движения минуты

о, ненависть к птицам!

к тому

что проще нас

воздушный жир и я тесемка от каштана

на небо лечь

и припеваючи вздохнуть

и трафареты белых горлиц

и кровь что сильнее молитвы 

сегодня праздник стряхнем с себя глину

пойдем нянчить снег

а ум что вдохновенье медузы

(туда! – прямиком в серебро)

в акварель идеально прозрачного снимка

в кожу что эластичней гекзаметра

сквозь которую мама-дышим

ритмом – как рыбой – метая

неуклюжесть собственной кости