Стихи Марии Аввакумовой 10/10

Где осталась от кипрея ржавая стена...

Говорят, что кипрей

любит расти на костях

Где осталась от кипрея ржавая стена,

Там лежит, костьми белея, батькина страна.

Рыбоеды, чаеглоты, где-то за войной

Вы остались, патриоты, все в земле родной.

Чаеглоты, рыбоеды, ведуны кудес,

Вы стояли за Победу, словно русский лес.

И осталась от победы ржавая стерня,

Там лежат отцы и деды – вся моя родня.

Солдатка

Ни валко и ни шатко,

И всюду налегке.

Держись, держись, солдатка,

С цигаркою в руке.

От «Беломорканала»

На пальцах рыжина,

Но нет в глазах оскала

И людям – не должна.

На шлёпанцах заплатка,

Пальтишко поползло…

Держись, держись, солдатка,

Стяжателям назло.

Таким, как ты, – награда

Уж то, что стол, кровать…

Таких учить не надо,

Как жить и умирать.

Чёрные нитки

Устала быть всезнающей змеёй.

Устала от черняги испытаний.

Я – целый век, при всех царях – изгой,

устала от привычки улетаний.

Литавр не бил и не сверкала медь:

Я их своей рукою отстранила.

А то, что мне хотелось бы иметь…

нечистая смахнула сила.

А всё-таки хорошее сказать

так хочется об этой жизни-блудне,

оставить слово, даже слог связать

из сумасбродства буден (или будней).

Уж солнечной и светлой не прослыть.

Но оцени, Господь, мои попытки

луч света спеть, изобразить иль свить.

Но под рукою чёрные все нитки.

Под звёздами

Где Север – там ещё, как инок на столбах,

стоит какой-то свет, хоть всё вокруг погасло.

…Я ничего не знаю о звездах,

не смыслю ни аза в простом и ясном.

И если коростель-дергач и он же драчик

трещит всю ночь в один и тот же тон,

что делает он: славословит?.. плачет?..

Иль молится самозабвенно он?

Не знаю… Нет, не просто всё ночное.

Как омут – сон людишек-карасей,

где ловит нас на свой крючок иное,

к чему не подступиться жизнью всей.

Плач неродящей матери

Маленький, родненький мой! –

ты не со мной, не со мной.

Нет тебя, не было вовсе.

Ты не пришел сюда в гости.

Я без тебя где-то здесь…

Ты без меня где-то там…

Страшную эту месть

не пожелаю врагам.

Жалкая меж матерей,

нищая – всех я нищей.

Кто растолкует мне смысл

тщетных моих мощей?

Но – приготовил век

радость и для меня:

ты не умрешь вовек,

ты избежишь огня,

ты не уйдешь в Афган,

ты никого не убьешь,

ты ни в один капкан,

мальчик, не попадешь…

Жалкая меж матерей,

вот я! – счастливей всех!

Слушай же, небо-зверь,

мой сатанинский смех.

«Мёртвый человек прикоснулся ко мне рукой…»

Мёртвый человек прикоснулся ко мне рукой.

Мёртвый человек хотел, чтобы я его полюбила.

Мёртвый человек долго-долго шел за моей спиной.

Странная, страшная ледяная шла за мной сила.

Я его пожалела. Я его пригласила.

Обняла. А потом полюбила.

Мёртвый человек рядом со мной лежал.

Он любил согревать от меня своё мёртвое тело.

Я ему отдавала всё, что могла.

Я ему отдавала всё, что имела.

Мёртвый человек взял из меня, что мог.

Он стал энергичней, смелей, веселее.

Он был вурдалак, этот ставший моим человек.

Выпил все и ушёл…

Я, наверно, мертва: ни о ком, ни о чём не жалею.

Июньское

В окошке бесится сирень,

цветя не весть кому.

Вот так же дева целый день

одна цветёт в дому.

Эй, выйти б деве на простор,

нанюхаться всего, –

Какой-нибудь бы встречный взор

и оценил её.

Но всё положено не всем.

И это я к тому,

Что даже дивная сирень

цветёт не весть кому.

Речь

Гудим и воем,

точно ветер ночью.

Кто как горазд.

Зачем назвали эти вопли

речью –

спроси не нас.

И голос птиц,

и волчий голосина,

хлеща из кровеносного кувшина

на месяц-лал,

– лишь высвист

распрямившейся пружины,

лишь вихорь,

потревоживший морщины –

распадки скал.

Струя воздушная и на пути преграда –

вот все, что нам для речи надо.

И мы шумим, как липы над деревней,

о том, что мир несовершенен древний.

Что холодно.

Что сыро.

Что давно

не прислонялся к нашей черствой коже

светловолосый кто-нибудь, пригожий.

Природе мы – деревья.

Ей равно.

Жаворонок

Не говори, что нет любви.

Не умаляй значенья света.

Пока никем ты не воспета,

затерянная меж людьми, –

не богохульствуй, не спеши,

не убивай словами сердце.

И так довольно соли с перцем

в твоей глуши.

Ни для кого ты не княжна.

И потому ещё не зная,

как ты нежна и как нужна,

ворчишь, голодная и злая.

И всё ж держись за небеса,

ведь звёзды в небе – не от злости.

Со злостью забивают гвозди.

А тут такие чудеса!..

От зачастивших слёз утрись

и потихонечку учись

у той влюблённой в небо птахи

в дешёвой серенькой рубахе.

Одинокий всадник

Хвойный и ольховый,

свежий, сквозняковый

лес какой-то лисий,

просветленный весь.

Это дивный мастер,

это Дионисий

красками святыми

поработал здесь.

Яблонька сухая

на холме плечистом.

Жизнь бесповоротна.

Но витает дух!

Всадник одинокий

скачет в поле чистом…

Конник ли небесный?

Колька ли пастух?

Детский концерт в инвалидном доме

В катанцах драных, саржевых формах,

в галстуках с жеваными концами,

какие мы куцые были, наверно.

Но пусть и это останется с нами.

…Нам было лучше… И мы давали

детский концерт в инвалидном доме.

Что ты читала? И как принимали? –

всё отлетело куда-то. Кроме

запаха бедствия, что, как обух,

нас шибанул по носишкам трепетным…

и как лежали калеки бок о бок…

и мы с пионерским над ними лепетом.

После концерта тебя стошнило,

пропал аппетит даже к жмыху ворованному.

И долго-долго ты силы копила

 нежные чувства к миру терновому.

И ты поняла, с чем Судьба обвенчала

и что́ приказала зачать на соломе.

…Тебе было лучше. И ты читала,

читала опять в инвалидном доме.

Если души переселяются

Когда я умру,

пусть я буду собакой,

большой и лохматой

собакой-гулякой.

Мне это нетрудно.

Подумаешь, дело! –

хвост нацепила

да шкуру надела…

А жить по-собачьи

всегда я умела:

молчать выразительно,

скулить ночами,

внушать человеческое очами,

не класть где попало

поганых горошин,

протягивать лапу

людям хорошим.

«Вы, женщины с мужскими лицами…»

Вы, женщины с мужскими лицами,

висящие на красных досках

наряженными активистками

с грудешкой плоской,

в кузнечном, прядильном и ткацком

с прилежностью, почти батрацкой,

с упрямством ломовых коней

ведете счет ночей и дней.

И что сейчас на белом свете:

что где стряслось,

чьи гибнут дети,

какой народ свалил царька,

чей муж валялся у ларька –

всё вам расскажут на собранье,

на заседанье, совещанье…

И будете негодовать,

мужские брови супить строго,

мужские взгляды, как острогу,

на провинившихся метать.

А вечером из магазина

придут подружки Нина, Зина…

И – ну их, девоньки, мужей!

Пей и закусывай резиной

колбасной красной веселей.

Пей, Зинка, в прошлом недотрога,

сосулька хрупкая, – греши!..

Эх, слава Богу, денег много…

Вот самосольчик для души.

Не мы ль с тобой, как черти, рано

встаем, чтоб топать в робе-рвани

и, возвращаясь, падать в мыле?!

Ударницы труда не мы ли!..

С мужскими лицами бабенки

простые грубые гребенки

поглубже в голову воткнут

(нет, не к истории причастность

вдруг ощутив, а лишь несчастность).

…И песни хмуро-заводные

столетней давности поют.

—————————————————

stihi1941-1945.ru/item/avvakumova-mariya

rozamira.nl/lib/ae/and-ved/avvakumova.htm

libcat.ru/knigi/poeziya/364848-3-mariya-avvakumova-stihi-marii.html#text