Карась по-русски 10/10

Ударная доза чудодейственных витаминов,

благодаря которым Степанов ожил этой весной,

вытворяет теперь с его памятью чёрт знает что.

Ко второму часу ночи Степанов начинает засыпать,

мягко проваливаться в холодную январскую мглу.

Снится морозная ночь. Та самая, давнишняя...

... Самолёт прилетает вовремя, клацают дверцы "Волг",

пассажиры с наслаждением переобуваются —

ношеные валенки в дальнюю дорогу просто мечта.

Нетерпеливо клокочут и квохчут глушители,

национальных кадров много, разъезжаются кто куда,

созванные в областной центр на очередной "хурал".

Степанов в аэропорту случайно, повезло с билетом.

Он машет таксисту, лезет на заднее место "Волги",

впереди спутник-нанаец раздражённо ругается:

— Лоча! Кыр-мыр-дын! Лоча! Кыр-мын-хер!

Что за "лоча"? Откуда Степанов знает это слово?

Оно камнем из пращи улетает в память, отыскивая созвучия.

Точно, словечко Лёхи Назаренко. Дело пахнет гнильцой.

Лёху пристроили к Степанову в девяносто первом,

на то время, пока всё не утрясётся с партией —

коммуняки тогда всерьёз опасались преследований.

Назаренко работал инструктором горкома КПСС,

курировал нанайских рыболовов с партбилетами,

ничего не умел, кроме как целый день пить и курить,

но Степанов умудрился и в этом отыскать пользу.

Лучше с таким заместителем, чем вообще без зама.

Уговорились сразу — если Лёху вернут в партию,

то тёплое местечко Степанову будет обеспечено.

А если вопросик с "реваншем" вдруг затянется,

то быть тогда Лёхе замом безо всяких претензий,

заниматься разными организационными вопросами —

то соблюсти политес, а то поздравить кого вовремя.

Да Лёха и сам-то рулить не рвался, место своё знал,

но без рыбалки и нанайцев страдал неимоверно,

осторожно зудел про жирного "лоча-карася",

озёрное существо величиной с голову человека.

Нанайцы прячут такую рыбу от жадных русских,

потому и зовут её "лоча" — русский карась, мол.

Лёха выговаривает "лоча" с горловым придыханием.

На такое чудо нанайцы сменяют всё дефицитное —

трос, электроды, бензин, да что только захочешь!

Слетав по делам в столицу, Степанов наконец сдаётся,

выдаёт Лёхе спирт, кое-что для обмена с "туземцами",

и счастливый "комиссар" на неделю исчезает.

А потом Назаренко возвращается со странными новостями.

Нанайцы-то, оказывается, слетались неспроста,

услыхал Лёха от друзей-чекистов, что дело мутное,

попахивает от "найни" государственной изменой.

Какой-то депутат или чиновник продал врагам Родину.

В Приамурье много чего интересного понастроено!

Методички по таким делам писаны ещё при царях.

Собирают контингент, устраивают повод для попойки —

местный народец хлипковат, только сиди да записывай.

Чтоб куш заполучить да никому не похвастаться?

Нет, таёжный человек прост, он как ребёнок малый.

А вокруг чекисты с наганами да Лёхи с партбилетами...

Как тут не вспомнить ту встречу ночью в аэропорту?

От аэропорта до гостиницы ехать полчаса.

Высокий нанаец явно чем-то смертельно испуган,

с тоской и ненавистью что-то бормочет,

понимая, что неизбежен его позор.

Он яростно шепчет, не замечая Степанова:

— Эх, лоча! Боаду, уйлэ би, Эндур Ама!..

Про "Эндур Ама" Степанов слыхал ещё в детстве,

это молитва "Отче наш" по-нанайски так начинается —

Мишку Самара вечно его бабка за волосья таскала,

курила трубочку, соплю жевала, качалась да приговаривала.

А больше ничего не понять — драма у человека.

"Лочами" на Амуре до прихода каверзных русских

именовали нанайцы самых страшных злых чертей.

Это ж какими дураками надо быть всяким Лёхам,

чтоб такое жуткое слово да под себя переиначить?

Память отпускает, нет ни машины, ни нанайца.

Пялится в окно заледеневший кровавый глаз

того самого карася, которого откопала память.

Степанов засыпает, успевая напоследок подумать —

интересно, что такого натворил тот нанаец?

А может, и вины никакой на нём не сыскалось?