История с Диваном, сказка в кресле у камина 10/10

Из цикла «Порядок вещей»

Как только Диван попал в мебельный салон, он тут же подумал, что жизнь всё-таки хороша. Да, здесь ему показалось очень пристойно, не то, что на родной мебельной фабрике, где с утра до ночи царила суматоха, в цехах стояли шум и гам, тарахтели станки, везде валялись деревяшки, скапливались стружки, собирали и двигали мебель. И потом, пока довезли, так бока намяли, что еле отдышался. Зато теперь можно расслабиться и строить приятные планы.

Диван был большой, добротный, густой терракотовой расцветки, с мягкими подушками, удобными подлокотниками; сам себе нравился чрезвычайно. Поставили его в самом центре зала, откуда открывался хороший обзор. Осмотревшись, он сделал точную оценку шкафам, тумбочкам, столам и прочим вещам; понял, что по сравнению с ним они проигрывают значительно. Значительно! Это очень потешило его самолюбие, но он тут же задумался: какое преимущество это дает ему, Дивану? Наверное, ему ещё долго пришлось бы размышлять над этим, как… Он неожиданно заметил среди мягкой мебели, стоявшей особняком, опрятную Тахту спокойных бежевых тонов. Тахта была повернута к нему только краешком – трудно определить, что она представляет собой целиком, что таится там, за нагромождением книжных полок и стульев, но догадаться было можно, и внутренний голос подсказывал: это – именно она. Диван зажмурился от мысли, что она из высшего света, что она...

 Целый день Диван прикидывал и соображал, как бы познакомиться с ней. Ночью пытался пододвинуться ближе, но не получилось, и всё – по вине этих инфантильных книжных полок и стульев устаревшего образца. До утра его изводила мысль, что вдруг (вдруг!) их увезут отсюда в разные дома; а скорее всего – того и следует ждать… Как же быть? Едва задремал, как наступило утро. Только открыл глаза – увидел, что салон давно работает, и вокруг мебели топчутся покупатели... Что это? Куда-то передвигают… нет, выносят вон из салона приглянувшуюся ему Тахту! Ах, как она и в самом деле хороша, красавица-Тахта! Прямо дух захватило: действительно, девушка – из высшего общества, по крайней мере, с центральной мебельной фабрики. Там,  откуда он родом, такие красавицы ещё не появлялись. Сердце Дивана сжалось со всей силой новых пружин… Вдруг к нему подошли, оглядели с разных сторон, побеспокоили подушки и пружины, крепко взялись и понесли к выходу. Успокоился Диван, оказавшись… в крытой машине рядом с Тахтой. «Попасть бы в один дом!», – вот о чём стучали пружины его сердца по дороге к пристанищу. Оба, и Диван, и Тахта, смущённо молчали всю дорогу, поглядывая друг на друга, почти не обращая внимания на тряску и толчки корпусной мебели, нахально наваленной на них сверху.

 Судьба оказалась благосклонной к Дивану и Тахте настолько, что их привезли не только в один и тот же дом, известный миролюбивыми обычаями, но и поставили в соседних комнатах, да так, что они могли сколько угодно смотреть друг на друга, когда открывали дверь в гостиную. Диван прочно и величественно устроился в удобном углу гостиной возле тёплого камина и посматривал на Тахту, стоявшую наискосок – в маленькой комнатке. Поначалу он был настолько доволен своим положением и окрылён нежными чувствами, что не заметил, как неудобно Тахте на проходе: порой она просто содрогалась от сквозняков. Но потом Диван догадался, как ей неловко, вспомнив, что сам так же маялся, пока на складе дожидался отправки с мебельной фабрики. Сам же – часами не отрывал от неё глаз и всё более очаровывался её утонченной красотой…

Ах, красота требует особенного отношения к себе, а где же оно?!
Говорят, когда-нибудь красота спасёт мир...
Но кто ж возьмётся теперь спасать красоту?

 Диван всеми подушками и пружинками чувствовал, что милой его сердцу Тахте становится не по себе, когда одновременно открывают форточку в гостиной и дверь в комнату – сквозняк при этом усиливался. С одной стороны, Диван только и мечтал о том, чтобы дверь в гостиную отворяли как можно чаще, с другой – не хотел, чтобы при этом страдала его любимая.  Он ещё долго бы тянул, собираясь познакомиться с ней обстоятельно, но теперь вроде и причина нашлась. Диван решился – и при первом же удобном случае, как только открылась дверь...

– Любезная красавица-Тахта! – тихонько произнёс он, с волнением поглядывая на Тахту и поскрипывая. – Не знаю, как начать, но хотелось бы предостеречь вас…

 – Меня? – спросила Тахта, словно удивляясь тому, что ею заинтересовались, а сама давно надеялась, что Диван... Диван понравился ей с первой встречи в машине по дороге сюда; с недавних пор почувствовала, что он добропорядочный и заботливый. Она бросила на него робкий взгляд, чтобы лишний раз убедиться: не только симпатичен, но просто неотразим!

– Да. Я заметил, что вы сутками простаиваете на сквозняке, – продолжал Диван, – Смею утверждать: это вредно для здоровья.

– Возможно, вы правы… – протянула Тахта, польщённая его вниманием. – Только, наверное, ничего изменить нельзя.

– Разрешите, разрешите не согласиться, – отвечал Диван и запнулся, не зная, как действовать дальше.

В доме установился такой порядок вещей: важные вопросы и проблемы жильцов решались при участии всего мебельного сообщества. А сначала было принято обращаться к Комоду, управляющему делами домашней мебели, с обоснованием просьбы или намерения. Диван не знал, о чём просить конкретно. Вдруг откажет? Приводить в качестве довода какой-то сквозняк – легкомысленно... Нет, видимо, прежде следует как-то договориться с Тахтой. Или, напротив, пусть это будет сюрпризом для неё? Диван всё думал и мрачнел, а время шло. Пора что-то предпринимать, а то Тахта простынет не на шутку!

Наконец Диван, выждав денёк для солидности, всё выложил Комоду. Тот, подумав денька два для важности, одобрил его намерение, и Диван тут же сделал Тахте нежное предложение.

– Предложение? Мне? – Тахта была растрогана до слёз, хотя ждала именно этого. – Позвольте чуть-чуть подумать!

 – Думайте на здоровье, – отвечал Диван напыщенно, чтобы придать себе весу в глазах Тахты и всего общества, – только не слишком долго, а то, знаете ли, хуже всего – пребывать в неизвестности. Я-то всё уже обдумал в подробностях.

Тахта согласилась вскоре, хотя могла бы из ложной скромности пожеманиться и оттянуть ответ, но зачем, если двоих всё устраивало? Диван был счастлив, Тахта довольна – значит, лучшего и желать нечего!

 Это так, да не совсем: не одни же они жили в целом доме, не каждому соседу чужое счастье понравится. Можно только представить, сколько завистников скривилось, узнав такую новость, но влюбленных ничего не смутило. Они полагали, что после объявления помолвки недоброжелатели успокоятся и прекратят свои глупости, но не тут-то было: шпилек и булавок им обоим досталось немало! Кроме того, имелось неприятное для Дивана обстоятельство: Кресло. Кресло попало в дом раньше других обитателей и поначалу имело некоторые виды на Тахту, прибывшую вместе с другими новосёлами. Но неожиданно у самого Кресла что-то случилось с колёсиками – и оно долго не могло определить своё местоположение в доме, словно застопорилось и задержалось в прихожей  – не то, что этот самоуверенный Диван, устроившийся в тёпленьком месте! Время было упущено. Диван всё понял, но посчитал, что будет ниже его достоинства соперничать с несуразным кособоким Креслом, кичившимся тем, что оно с красавицей-Тахтой – с одной фабрики родом (да кто в это поверит?), что их в одном мебельном цеху произвели на свет. Дипломатичный Комод не дал маленькому инциденту развиться в драму, заблаговременно предупредил Кресло о соблюдении приличий; назревающий конфликт вроде бы «сошёл на нет». Что ж, Кресло просчиталось – и поделом ему за это! В общем, пока всё обошлось…

Диван торопился со свадьбой, Тахте это льстило, и наконец, после коротких приготовлений свадьба состоялась. В день бракосочетания Комод собрал всех жильцов. Он торжественно поздравил новобрачных и гостей, выдвинул свой самый заветный ящичек, вынул из него заранее приготовленное Постановление в рамке и зачитал его. Постановление гласило:

– С нынешнего дня уважаемые Диван и Тахта могут считать себя законными супругами, окружающие соседи и родственники обязаны уважать этот брачный союз. Напоминаю, что это – первая свадьба новой мебели в нашем доме, давайте утвердим замечательную традицию, будем продолжать её. А пока пожелаем счастья и здоровья молодожёнам!

 На свадьбе было весело и шумно, без происшествий. Медовый месяц оказался самым счастливым в семейной жизни Дивана и Тахты. Теперь они жили в очень уютной, удобной комнате, где форточки открывали редко, опасаясь сквозняков. Их жизнь текла тихо и складно; соседи несколько угомонились, а если как-то и подначивали новобрачных, то Диван с Тахтой старались не обращать на это внимания – им было дело только до себя. Однако прошло какое-то время, а колкости  и подковырки некоторых соседей в адрес Тахты не прекращались, становились всё изощрённее: нет-нет, да и подденут лучшие чувства мягкой на вид мебели. Вот уж нравы Средневековья! Капля камень точит, а булавка обивку колет – и Тахта  стала всё чаще вздрагивать от зацепок и обид, а жаловаться Дивану не хотела.

– Что-то ты нынче не в духе, Тахта моя, подруга ненаглядная, – добродушно говорил Диван, просыпаясь после полуденного сна. – Просто не в настроении или обидел кто, дорогая?

–  Не обращай внимания, это я так, отвлеклась, задумалась о прошлом, – отвечала Тахта неохотно. – Не стоит, наверное, попусту и вспоминать о нём…

 – Ну, тебе виднее, – соглашался Диван, припоминая о своём прошлом, не таком уж сером и скучном, как казалось раньше, кстати сказать. И что в прошлом могло быть у Тахты?  Кресло, что ли? Так это несерьезно!

А Тахта продолжала переживать, невольно пеняя на виновников своих переживаний, вернее, виновниц. И первой виновницей она полагала надменную, на первый взгляд, Софу; та уж такой высокомерной казалась вначале, а на поверку вышло другое. Ну чего ей ещё надо? Живёт совершенно отдельно, места занимает – половину комнаты, да так поставила себя, что все у неё в услужении. Капризничает, сколько хочет, и любой её каприз выполняется! И что привязалась к семейной паре? Стала лезть в подруги к Тахте – пожалуйста, принялась давать советы – тоже неплохо, но когда (и представьте, далеко не в молодом возрасте) сменила неброскую обивку на яркую и пёструю, то… То у Дивана просто зарябило в глазах! Вот не хватало – Тахта не выдерживала и принималась плакать, да плакала так сильно, несдержанно и подолгу, что это стало действовать Дивану на нервы. 

– Душенька моя, в чём дело? – с досадой морщился Диван, которому не нравились женские причуды. – Мало ли что кому в голову придёт, какая фантазия разыграется: о вкусах мягкой мебели спорить бесполезно. Да не ревнуешь ли? Полно! Ты должна всегда быть уверена во мне и помнить о моей стойкой привязанности к скромным формам и расцветкам – к твоим, заметь!

Однако Софа не ограничивалась никакими рамками, и Тахта расстраивалась не на шутку – она не ожидала такого оборота. Тогда их сосед Книжный Шкаф, самый пожилой обитатель дома, уже давненько наблюдающий за этой милой парой и глядевший на их семейную перебранку через призму книжной мудрости, порылся в своих запасах и отыскал для Тахты утешение – книгу «Они жили долго и счастливо» – о том, как сберечь счастье, обретённое смолоду.

– Это мне поможет? – спросила Тахта.

 – Это поможет вам обоим, – с воодушевлением пообещал благодушный Книжный Шкаф.

Книжный Шкаф был воспитан по классическим правилам и недолюбливал, когда их нарушали. Он за свою жизнь успел пожить в разных, но хороших домах; понимал, что Софе – совсем не место в приличном обществе. Да если дело было бы только в Софе или, скажем, в Двойняшках-Кроватях, так и сверкающих крахмальным нижним бельём перед статным Диваном! Ведь Диван-то и сам оказался чувствительным чересчур и уж так посматривал на запальчивых прелестниц, что те просто млели от восторга.

Книжный Шкаф всё примечал, да что толку? Попробовал, правда, сделать Дивану внушение наедине, но...

– Разве я сам «рвусь в бой»? – спрашивал Диван. – Нет, первым никогда не начинаю. Это всё они…

– Да, но вы никогда не пресекаете такие «штучки!»

– Пресекать? – искренне удивился Диван. – Это было бы слишком… слишком жестоко по отношению к одиноким дамам, лишённым мужского внимания. И чем худо слегка ободрить их? 

Диван с досадой отмахивался от ворчливого старика, этого вечного «советчика-неудачника» Книжного Шкафа, но уж от начальствующего Комода отмахнуться невозможно. А тот явно не одобрял его поведение:

– Вот, смотрите-ка сюда, любезный. Недавно одной из наших юных Табуреточек торжественно сделал предложение респектабельный Сундук, но она, глядя на вас, принять его предложение всё-таки  не решилась.

– Почему это? – снова удивился Диван.

– А потому. Табуреточка  говорит: «Как только на мне женится, так и охладеет, а потом станет относиться как к собственности, а глаза пялить – на моих сестёр: вон сколько Табуреток вокруг, а Сундук – только один!»

– И чем я виноват? – заартачился Диван.

Комод выразительно промолчал в ответ, оглянувшись, не слышит ли их разговор несчастная Тахта. А Тахта… Она-то всё замечала, страдала нешуточно, но с некоторых пор старалась переживать молча. Надолго бы её хватило? Неизвестно, чем бы дело кончилось (вполне вероятно, что и разводом!), как однажды Тахта почувствовала, что ждёт пополнения семейства. Объявила об этом Дивану, тот безумно обрадовался. Моментально откинул в угол свои невинные увлечения, чтобы не нервировать супругу: ей – в её-то положении – никак нельзя волноваться.

Как же приятно думать о том, что у него будет наследник!
Диван ликовал, не сдерживаясь, – ожидал сына...
Поделился своей радостью с Комодом, а тот отвечал ему:

– Надеюсь, теперь вы образумитесь. Первое рождение младенца в нашем доме – событие для нас; рождение в семье, а не под чужими руками, с позволения сказать, «в пробирке» (то есть в условиях планового эксперимента), в казённом доме либо на мебельной фабрике. Вы должны помнить об ответственности перед супругой и обществом. Так гласит Постановление! На вас обоих смотрят все жильцы. Понятно?

Чего ж не понять? Узнав об этой новости, «милые» соседи и соседки несколько осадили себя и поумерили страсти – однако, известное дело, ненадолго: посмотрим ещё, что и как. Посмотрим… Через положенный срок у Тахты родилась дочка, замечательная девочка, Кушетка.

– Ну, девочка так девочка: все дети хороши! – обрадовался Диван. Книжный Шкаф расчувствовался и тут же подарил им подходящую к случаю книгу «Родителям о детях», которую Диван взялся изучать тщательно, особенно раздел о нравственном воспитании.

 Изучать-то изучал, а на самом деле… Прошел месяц-другой, и Тахте стало ясно, то её супруг не оставил прежних мыслей насчёт соблазнительных соседок, недолго сдерживался, играя роль идеального отца, но тут же принялся за старое. Ей всё горше и горше было глядеть, во что превращалась её жизнь, да куда же с ребёнком денешься? Кто и где так уж её ждет? Хотя… Благовоспитанной Тахте никогда и голову не приходило, что не помешало бы изредка словечком перекинуться, к примеру… с неприкаянным Креслом, так и не потерявшим интереса к ней:

– Куда так спешишь жить, соседка дорогая, никогда не взглянешь на меня? Чай, забыла, что мы с тобой родня, хотя и дальняя. Могла бы быть со мной малость приветливее... Я ведь не из последних кавалеров буду!

Кресло не оставляло прежних притязаний, только до сих пор устроиться получше так и не смогло – обреталось в той же прихожей, где «прописалось» с самого начала. Зато решило никому не давать проходу и специально для этого время от времени останавливалось поперёк неширокого коридора, чтобы контролировать всех и вся. Ну, пусть себе стоит, кавалер отставной… Тахта никогда не давала повода думать о себе как о ветреной, доступной женщине, как о предмете… удобной для кого-то мебели. Она взяла за привычку не отвечать на оскорбительные и унизительные выпады, игнорируя их. Да что Кресло! А Диван-то… Ах, Диван-Диван – чего ему надо? Вот если бы супруг относился к ней как во времена их знакомства… Жаль, хватило его только на то, чтобы «пыль в глаза пустить»! Как скоро он выказал себя таким слабохарактерным: и оставить его невозможно, и прощать постоянно – терпение иссякало.

Уныние все больше охватывало Тахту…

Кушетка подрастала, не вникая в сложности отношений между родителями, да и правильно делала: у детей своя жизнь. Обстановку в доме изучила быстро; тут редко что-нибудь менялось, а многое и надоело. Новенького же очень хотелось... Живут же другие, в других-то домах! Скоро сдружилась с дворовыми детьми и все реже проводила время с родителями – пусть ругаются и разбираются в своих делах без свидетелей. Незаметно Кушетка подросла, стала привлекательной, даже красивой.  Когда юная девушка появлялась перед гостями вместе с отцом, те несказанно удивлялись:

– Ай да красавица! И когда же успела вырасти?

Сама Тахта старалась как можно меньше показываться публике, хотя Диван настаивал: пусть все полюбуются на неё! Раньше Тахта тоже любила приятное общество, но потом стала быстро утомляться, всё чаще искала уединения. А теперь возникла и новая причина «быть в тени»; и если прежде ей приходилось отговариваться легкими недомоганиями (мигренью или бронхитом), а то какими-то пустяками (это – из-за супруга!), то сейчас она вновь ждала прибавления семейства.

– Ну, уж теперь-то будет сын! – довольный Диван торжествовал заранее и не ошибся. Родился сын Пуфик, симпатичный упитанный малыш, и у Дивана потеплело на душе: сын так похож на него!

 Тахта повеселела и словно воздушнее стала
– ей было приятно, что она угодила мужу;
глядишь, ещё наладится семейная жизнь!

 На какое-то время в семье воцарился покой. Однако ироничная Кушетка любила острить по этому поводу, потому что не верила, что мир – надолго.  Ну, это у неё – возрастное, не стоит обращать внимания…  Не обращать?

Когда у Тахты и Дивана родилась еще одна дочь, Банкетка, все соседи приходили полюбоваться на неё: прелестнее ребёнка не видел никто! Родители были рады, хотя и озабочены: трое детей – всё-таки что-то да значат… Дети – сама стабильность семьи. Казалось бы, отцу семейства пора остепениться... Тем не менее, время после рождения третьего ребёнка запомнилось супругам как наиболее спокойное и приятное – не считая медового месяца, конечно.

 Книжный Шкаф радовался за них, но недолго. От него не укрылось то, что Диван продержался чуть-чуть и снова взялся за прежние грешки. Да и то – Книжный Шкаф видел этот Диван насквозь… А Тахту жалко и всё тут! Интеллигентная, добрая, беззащитная… Шкаф долго сопел и пыхтел, обследуя самые дальние свои полки и вороша сокровенные запасы. Наконец, вынул на свет очередную умную книгу, полузабытую всеми «Философию любви», и подарил её Дивану и Тахте на юбилейную годовщину свадьбы. Сказал:

 – Полюбопытствуйте, что большие умы написали, не сочтите за труд. Да не откладывайте в долгий ящик: ведь стоящих книг всё меньше становится, в основном их давно порастащили, а новые-то – не тому учат.

Книжный Шкаф понадеялся, что они почитают книгу и…

Что книга! Тахта плохо себя чувствовала, и ей становилось всё хуже и хуже: то просто покашливала, то заходилась кашлем, то преодолевала приступы бронхита. То холодом окатит – придвигалась к камину, то жаром обдаст – подавалась к форточке; словом, замучилась бедняжка. Она не любила призывать докторов, старалась не обращать на себя внимания, да и когда заниматься собой или книжки умные читать? Дети и муж требовали постоянных забот. Она лечилась время от времени, но не могла обрести прежнее здоровье и находила объяснение своему состоянию... в философии жизни.

Была признательна старику Книжному Шкафу, так нежно относящемуся к ней; вот, снова книгу подарил, самую лучшую, наверное, и на большее он вряд ли способен. Жаль, сильно состарился, выглядит удручающе, передвигается еле-еле, языком едва шевелит, мысли путает, да и заговариваться что-то стал, глядишь – запросто рассудка лишится! 

Полистал-таки и Диван эту «Философию любви», показалось сложно. Заглянула в книгу проказница-Кушетка – подняла на смех и Диван, и Книжный Шкаф, и всех философов, вместе взятых: устаревшие элементы! На дворе двадцать первый век, век мебели в стиле «модерн», а они в бабушкины сказки верят… С тех пор Кушетка книг не читала, а развивала мягкость характера, что ценится в комнатной мебели – посторонними.

Пуфик и Банкетка росли вместе и на старшую сестру походили мало, быстро набирались ума-разума, чем радовали мать. Диван уже входил в почтенный возраст, немного остепенился, но «горячая кровь» нет-нет, да взыграет, и как пойдёт…

 – Детей стыдно, – разговаривая сама с собой, вздыхала Тахта.

Она давно смирилась со своим положением. Кресло всё еще посматривало на неё, да не часто: Тахта заметно осунулась, постарела, подурнела. А тут ещё и с Книжным Шкафом непоправимая беда приключилась – так скрутило бедолагу… Словом, отобрало речь, парализовало движение, остановилась мысль. Скончался скоропостижно, хорошо, не на глазах у детей.

«Первый звонок в дверь нашего временного благополучия», – подумала Тахта и почувствовала, что начинается очередной приступ мебельного бронхита: пыль переживаний забила все поры – так зашлась кашлем, что еле удержалась на ножках. Диван на этот раз сам увидел, что с супругой нелады (не прикидывается), и вовремя подставил подлокотники, а то брякнулась бы на пол – каркас не соберёшь!

И где только носит эту Кушетку, когда матери так плохо?

Диван уж давно стал примечать, что Кушетка любит проводить время как можно дальше от дома. Рассказывали, что видели её в одном неприличном заведении, в сомнительной компании Барных Стоек и Пивных Ящиков. А то, не стесняясь соседей, не обращая никакого внимания на сплетни у себя за спиной, часами кокетничает с неряшливыми ухажерами неизвестного сословия, да ещё под самыми окнами.

– И какое всем дело до моей личной жизни? – заявляла она с презрением. – Самим-то уже из дому не выползти – вот и завидуют моей свободе. Гляньте-ка: все свои стяжки, гвозди и шурупы сточили, мои пружинки перемывая. Поберегли бы лучше себя, чем меня со свету сживать! 

Две сердобольные соседушки-компаньонки, дородная простоватая Тумбочка и изящная манерная Цветочная Подставка, проживающие в бельэтаже (как говорится, в тесноте, да не в обиде), начинали и заканчивали день, обсуждая поведение легкомысленной Кушетки.

– В кого она такая уродилась? – заговаривала первой Тумбочка. – У Тахты фривольных задатков я никогда не замечала. А Диван по молодости допускал лёгкий флирт…

– Что верно, то верно, – подхватывала Цветочная Подставка, чтобы поддержать разговор. – Но с годами умнее и сдержаннее стал. Да и прежние невинные его интрижки – чистое баловство. Больше раздували, чем было на самом деле!

– А может, всё-таки гены виноваты? – заскрипела дверцей Тумбочка. – Давай-ка разберёмся!

– Где уж нам такие тонкости понять! – возразила Цветочная Подставка, чрезвычайно довольная тонкостью своей мысли.

 – Нет-нет, если уж не нам с тобой, то никому другому не под силу уразуметь, что к чему, – с воодушевлением изрекла Тумбочка. – Рассуждаю так. Диван устойчив, массивен, настойчив, а Тахта хрупка, нежна, покладиста. Да, и отсутствие у Тахты жёсткой спинки, то есть отсутствие твёрдости, видимо, сыграло определённую роль в воспитании старшей дочери.

– Выходит, образ отца и фигура матери… – начала догадываться Цветочная Подставка.

– Нет, сама по себе фигура тут ни при чём, – возражала Тумбочка, подхватывая упущенную мысль, одновременно заталкивая обратно вечно вываливающиеся из неё какие-то свёртки, пакетики и мешочки.

– Как – «ни при чём»? – обижалась Цветочная Подставка, гордившаяся своей стройной фигурой, считавшая, что ей нет равных во всём доме, потому не боявшаяся никакой конкуренции. – И пойми,  даже гены…

– Вот-вот, – разволновавшаяся не на шутку Тумбочка не смогла продолжить прежние размышления, но, пользуясь случаем заявить о себе, произнесла: – Не припомню ничего подобного в моей биографии. Да и биография Тахты… Кто о ней хоть одно дурное слово сказал? Словом, как бы то ни было, легко ли родителям смотреть на такую-то дочь?

– Да-да, твоя правда, – брезгливо скривилась Цветочная Подставка, небрежно поправляя съехавшие набок ярко-розовые цветы герани в пузатом горшочке. – Пора бы Кушетку замуж выдать, а за кого? Кто возьмёт, когда по пятам идёт дурная слава?

И другие соседи поговаривали о Кушетке примерно так же. Тахта не прислушивалась специально, но сплетни до неё доходили: она всё больше сокрушалась о том, до чего докатилась её дочь. Да и с Диваном...  Всё это ужасным образом влияло на нервную систему Тахты, болезни так и липли к ней. Диван временами поддавался высоким чувствам ответственности за семью, начинал утешать Тахту, страдающую всё сильнее и сильнее, одёргивал Кушетку, распоясавшуюся до предела. Но то и другое помогало плохо. Тахте становилось хуже и хуже, а Кушетке всё было нипочем. Ах, как же неприятно было и самому Дивану! Радовало, что младшие дети, Пуфик с Банкеткой, нежно любили своих родителей и не слишком огорчали их. Что там происходит у старшей сестры, им было непонятно. Вот маме плохо становится, это они замечали…

А Тахта сдала настолько, что это стало заметно всем.
Она уже потеряла прежнюю стройность,
стала рыхлой и дряблой,
кашляла всё глубже и сильнее,
так что дном почти касалась пола.

Наконец, стала рассыхаться с огромной скоростью – может, потому что слишком долго простояла когда-то у камина, как того хотелось привередливому Дивану? Уже два раза Тахту лечили основательно (меняли центральные пружины) и один раз перетягивали обивку – больше она не выдержит ни одной подобной операции. Диван скрипел и гудел всеми пружинами, раздумывая о будущем, оно не обнадёживало.

 Надо же – тут ещё и Кушетка, приучившая всех к своим частым отлучкам, пропала надолго. Ждали-пождали – пришло письмо, и не откуда-нибудь, а из столицы, из дома временного содержания благородной мебели. Кушетка писала, чтобы о ней не беспокоились впредь, у нее всё нормально, а свою дальнейшую судьбу она устроит сама. Привет соседкам!

 – Что это за дом, чем она занимается, куда писать ответ – ничего не сообщила... – Тахта вздохнула и скорбно посмотрела в окно: где там столица? – И чем здесь было плохо, кто ей мешал?

 Диван не знал, что отвечать, зато соседи хором вопили:

 – Мы так и знали, мы всё видели, предупреждали!

 Причитали без остановки, пока Комод не прикрикнул на них. Он велел прекратить истерику; пришлось подчиниться... А зачинщицей всего была та самая Софа-поджигательница, которая век, кажется, прожила, да так и осталась с не приведи какой репутацией, и не только в доме или квартале... Вот ведь тупая, непробойная скандалистка; ничего её не берёт!

  Тахта же пропускала эти выпады, с удивлением сознавая, что ей становится почти всё безразлично. Она терялась в догадках по поводу Кушетки и целиком озаботилась воспитанием младших детей, испытывая к самой себе все большее равнодушие и почти перестав обращать внимание на Диван. Тахту всё больше беспокоил надсадный кашель, усиливающийся день ото дня, – такая пылища вокруг!  Вот так вот... Она терялась в догадках по поводу Кушетки и целиком озаботилась воспитанием младших детей, испытывая к самой себе все большее равнодушие и почти перестав обращать внимание на Диван. Вот так вот! Кто бы мог поверить, глядя на неё, трясущуюся от раздирающего кашля и похожую скорее на неустойчивый топчан, что в молодости её называли не иначе, как красавицей-Тахтой? Диван редко разговаривал с супругой, опасаясь, что при разговоре с ним Тахта разнервничается, сорвётся и перейдет на жуткий кашель.

 – Как же я виноват, – укорял себя Диван, глядя на Тахту, когда та забывалась в коротком сне. – Как я мог не оценить её, как только допустил, чтобы жизнь так неласково обошлась с моей первой и последней любовью? Жаль, что прошлое не воротить!

 А иногда старался совсем не смотреть в сторону Тахты – от стыда; казнил себя за свой непреходящий эгоизм... Но чем это могло помочь ей или ему?

Сам Диван старался держаться молодцом,
но и его здоровье уже пошаливало –
колики в левом боку предупреждали о бренности жизни.

 Он как-то быстро скукожился, накренился и вскоре перестал считаться дамским любимцем, начал забывать прежние увлечения. Часто задумывался по-отцовски: где Кушетка, что с ней? Этого не знал никто... Подобрал заброшенную когда-то и покрывшуюся пылью книгу, ту самую «Философию любви», перечитал несколько глав – как верно написано, да поздно дошло! Жалко, не с кем поделиться своей личной философией...

 Тахта, чувствуя себя всё хуже и хуже, попросилась в свою девичью комнату.

 – Что же, опять – на сквозняк? – остановил ее Диван.

 – На сквозняк… – прошептала обессилевшая Тахта, умоляюще глядя на супруга. – Мне свежего воздуха не хватает, так разреши…

 Комод видел, что дела Тахты очень плохи – а ведь по возрасту ещё довольно молода! Приказал Дивану – не возражать, и Тахту еле перетащили туда, куда ей хотелось, после чего она потеряла сознание от изнеможения. Сделали искусственное дыхание, и она очнулась еле-еле... Желая облегчить положение Тахты, Комод выделил Дивану две детские путевки – и Пуфик с Банкеткой отправились в оздоровительный лагерь мягкой мебели, чему были очень рады. Как только дети уехали, Диван почувствовал пустоту и одиночество, чего никогда раньше испытывать не приходилось.

 К Тахте старался заходить пореже, чтоб не беспокоить её.

 Состарившееся одинокое Кресло так и кряхтело посреди прихожей, задирая и подзуживая всех, кого можно, кроме Комода, а вот Дивану сочувствовало:

 – Я-то помню, как хороша была душечка-Тахта по первой молодости. Мечта недосягаемая! Богиня… Да и теперь, если бы о себе больше заботилась раньше, все призы на конкурсе мягкой мебели взяла бы!

 Дивану было горько слушать эти рассуждения «о конкурсах и богинях», но надо же с кем-то разговаривать, хотя бы и не касаясь философии... Так и проводил вечера рядом с Креслом – спасибо, не в одиночестве. Днём заглядывал к Тахте, привыкшей к его приходам, как к визитам… обходчика или сторожа, почти постороннего ей. Самого стало всё чаще «прижимать» в боку, иногда так скрутит – прямо пружины сворачиваются. Неужели он когда-то нравился сам себе? Тогда ничего нигде не болело, неприятности проходили быстро, а теперь-то… Раньше и соседи их семейством живо интересовались, а сейчас резко поутихли и присмирели, да почти забыли о них.         

 Одно только Кресло числилось в приятелях;                    
да и кто кому особенно нужен,                 
когда у старости свои заботы?

 ...Однажды Кресло так и не дождалось, когда придёт Диван на вечерние посиделки. Оно, недолго собираясь, подкатилось расшатанными движениями к гостиной – никого нет. Тогда направилось напрямик к Тахте. Не успели двери её комнаты распахнуться, как на пороге появился Комод, осунувшийся и постаревший за один день.

 – Всё, можешь не кататься без толку туда-сюда, – сказал Комод удрученно. – Успокойся, да силы побереги.

 – А где… Где они? – Кресло попыталось протиснуться в узкую дверь, оттесняя Комод правым боком.   

 – Экий ты непонятливый, – остановил его Комод. – Ну, нету их больше, нету, ясно?

 – Как – нету? – обомлело Кресло.

 – Так… Сегодня утром обоих вынесли… на свалку, – с грустью произнес Комод.

 – По… Почему? – едва пролепетало Кресло, не в силах быстро освободить проход и понимая, что спрашивать дальше глупо.

 – Потому… – отвечал Комод. – Вместе в наш дом приехали, вместе его и покинули  – в один день.

 – В один день… – Кресло всхлипнуло, взвизгнуло, развернулось на крепких ещё колесиках и покатило восвояси: следует поберечь себя, ведь ему не с кем в один день…

                      2005 г., в редакции 2012 г.