Сатрап. Хроника одного миллениума 10/10

ХРОНИКА ОДНОГО МИЛЛЕНИУМА

(драма в четырёх частях с эпилогом)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТАТУС КВО

Степанов прекрасно помнил ту холодную зиму,

когда стал директором комбайнового завода.

Пожалуй, это была самая лучшая зима в его жизни,

если не считать той, случившейся в восьмидесятом,

когда в школе он сыграл на ёлках Деда Мороза

и безответно влюбился в партнёршу-Снегурочку.

В этот раз Степанову досталась роль куда серьёзнее.

Шли последние дни девяносто девятого года,

когда на акционерном собрании выяснилось,

что контрольный пакет акций скупил некто Дымов,

скандально известный бизнесмен из бывших вояк,

новый русский, наводивший ужас на всю область.

Прежний директор Семён Балак, человек-легенда,

лично знавший и Брежнева, и Ельцина, и Горбачёва,

поставил в своё время на реванш коммунистов,

налоги не платил из принципа — в итоге проиграл,

заболел от ненависти, душевного раздрая и огорчения,

и теперь тяжело и страшно умирал дома от рака печени,

оставив три тысячи рабочих без денег и без надежды.

На собрании выяснилось, что крупные акционеры

втихаря продали свои акции самодуру Дымову,

кстати, решившему поступить по-джентльменски,

уплатив вдове Балака за долю мужа целую кучу денег.

После переизбрания директора акции обесценились

и были на тот момент Дымову абсолютно ни к чему,

но губернатор втайне уговорил скупердяя Дымова

сделать широкий жест — репутацию того жест не спас,

зато губернатора стали звать «великим благодетелем».

Тогда Дымов не на шутку разозлился на губернатора.

Скупив акции за сущие копейки, Дымов алчно жаждал

превратить их в рубли, покрошив завод на металлолом.

Он пробежался по цехам, обозвал увиденное матерно,

отмерил Степанову пару зимних месяцев и сказал:

— Раскрутишь — станешь героем, а нет — режем всё к...

У хозяев и подчинённых всегда разная философия,

хозяин смотрит сверху, остальные снизу и то, что покажут.

Степанову повезло — он оказался как раз между,

будучи назначен Дымовым новым директором завода.

Поэтому Степанов видел происходящее во всех ракурсах.

Вроде бы не хозяин, но и членом коллектива не назвать.

Наймит капитала, чужак, «засланный казачок», сатрап...

Семь лет на патронном заводе посреди тайги,

семь лет торговли мукой, крупой и макаронами.

Комбайны, конфеты — какая разница, чем торговать?

Главное для Степанова было тогда вовсе не в этом.

Степанов в очередной раз догонял уходящий поезд.

Эпоха менялась прямо на глазах потрясённой публики.

Теракты в Москве, ельцинское скрипучее «я ухожу»,

терпеливый взор Штирлица с лаконичным «буду краток».

Страна вынырнула из хаоса и замерла, разинув рот.

Шестерни мироздания со скрежетом проворачивались,

девяностые заканчивались, требовалось менять имидж,

менять тёртый бандитский кожан на приличный костюм,

забывать жаргон и распальцовку, вписываться в новое,

спешно изучать матчасть — компьютер, Ворд, Эксель,

аналитика, себестоимость, финансовые схемы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТЕРРА ИНКОГНИТА

Когда Степанов принял дела, завод умирал на глазах,

причём наглядно — рушились крыши, рвало трубы.

Задержка по зарплате была огромна — три года.

В приёмной сидели женщины с голодными глазами,

по ночам изо всех щелей лезли алчные мародёры.

Комбайны никто не покупал, запасные части тоже.

Полумёртвый завод напоминал подводную лодку,

которую сумасшедший капитан положил на дно

в ожидании приказа давно сдавшихся адмиралов.

Война закончилась, но плыть было некуда и незачем.

Администрация молча возводила умытые руки,

не забывая, впрочем, присылать с просьбой помочь

весёлых нахальных пейзан с рожами «а ля Мусоргский».

Степанов сунулся в Росагролизинг с предложением,

но бюджет давно поделили оставшиеся игроки рынка,

государство покупало комбайны по хитрому графику,

а для своей игры не было ни средств, ни связей.

Ещё недавно Степанов торговал мукой и макаронами,

потом вникал в производство трансформаторов —

комбайновая тема была для него "терра инкогнита".

О сельском хозяйстве он знал одно — дело убыточное.

Новичкам везёт, они свободны от всех условностей,

им безразличны авторитеты и кольца на спилах рогов,

им некогда брать пленных и откапывать трупы,

просиживать задницу на утомительных совещаниях —

новички идут напролом, устанавливая свои порядки,

им плевать на былые заслуги старых маразматиков,

уныло взывающих к древнему табелю о рангах.

Новичок строит с нужными людьми свои отношения,

он может запустить рядом с "Титаником" судёнышко,

на которое цинично отберёт всех мало-мальски ценных,

а потом в одночасье отчалит в светлое будущее.

Мёртвые к мёртвым, а живые — пожалуйте к живым,

либо ты полезный член команды, либо тухлый балласт.

Тех, кто не в силах изменить себя, жалко, очень жалко,

но увы, такова жестокая логика жизни — сорри, бизнес.

Увольняемые трясли кулачками, извергали проклятия,

но Степанов не вникал в экзерсисы злобных старикашек,

прекрасно понимая, что когда-то он сам станет таким же,

захочет почивать на лаврах и давать ценные советы,

получая ни за хрен собачий в кассе большие "тити-мити" —

и точно так же будет ненавидеть всю нахальную молодёжь.

Полезен — лови гонорар, бесполезен — вали на пенсию.

Требовалось срочно менять на предприятии всё и вся,

и прежде всего идеологию, само отношение к труду,

которое сошло на нет — люди перестали улыбаться,

чувствовать себя успешными и самодостаточными,

отвыкли верить словам собственных руководителей,

стали закрывать глаза на воровство и стяжательство.

Завод напоминал дом престарелых эпохи Бендера.

Степанов знал, что цена любым словам ничтожна,

поэтому работал как герой фильма "Коммунист",

которого играл красавец-актёр Евгений Урбанский,

в одиночку валивший лес, чтобы отправить поезд с мукой.

Степанов мечтал, чтобы о нём так же сказали у гроба:

"Я этого парня никогда раньше не видел, братцы...

Но зато я видел, как он дрова для паровоза рубил!"

Поэтому он приходил первым и уходил последним,

материл менеджеров и подбадривал их анекдотами,

убеждал их в том, во что издавна свято верил сам —

если долго мучиться, что-нибудь обязательно получится.

А ещё специально крутил кино "Глен Гленгарри Росс",

рассказывал про векселя, покупал с лотков книжки.

Удавалось разжечь азарт и самолюбие — радовался.

«Зачем тебе это надо? Ты не хозяин, ты калиф на час,

всё равно ты никому ничего не докажешь? Остынь!»

Степанов слушал внутренний голос и посмеивался —

то же самое говорили ему знакомые, не понимая,

что Степанов много лет втайне жаждал сражения

за право повелевать людьми — и оно наступало.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Заводу нужны были деньги на сырьё и материалы,

но где их брать — имевшаяся статистика умалчивала.

Менеджеры Степанова объездили окрестных селян,

переписали количество комбайнов и объём площадей,

убеждаясь с ужасом, что денег в области "нет и неизвестно".

Степанов зазывал к себе директоров хозяйств,

знакомился, угощал, обольщал, договаривался —

всё было впустую, всё шло прахом, хоть вешайся.

Местные селяне давно привыкли к сладкой жизни,

весной они ныли перед администрацией области,

выпрашивая кредиты на запасные части под урожай,

а осенью администрация прощала им все долги —

но на заводу-то эти затраты никто не списывал,

поэтому долги множились, как репей на дворняге.

В случае чего колхозники шли к "нужным людям",

которые за долю малую продавали всё необходимое —

для таких целей была придумана целая система учёта,

по которой вся продукция числилась "незавершённой",

а потому стоила ноль рублей и пять копеек — удобно?

Такая система была некогда призвана спасти завод.

Приходят приставы описывать имущество, а его нет,

оно где-то в цеховой "незавершёнке", поди-ка найди.

Степанов изучал прямые затраты, считал косвенные —

он чувствовал нутром, что его дурят, кругом шулера,

никому из заводчан нельзя было верить ни на минуту,

это было как в старом кино про саботаж и контру.

Он пришёл помочь людям восстановить предприятие,

которое могло прокормить полгорода, платя налоги,

а они увлечённо ждали, когда же Степанов надорвётся.

Почему они стали врагами, было совершенно понятно.

В стране прошла приватизация, каждый стал акционером,

ошибочно понимая ситуацию так, что я/он теперь хозяин,

а это означало, в свою очередь, что всё тут моё/наше.

На самом деле "моё/наше" было ничьим, бесхозным,

ребёнком, выплеснутым наружу вместе с грязной водой.

Хозяином мог стать только человек или группа людей,

которым принадлежало реальное большинство акций.

Какой же хозяин из акционера с единственной акцией?

Вроде бы ему что-то принадлежит, но что? Его голос?

Именно такие "люмпены" и рвали глотки на собраниях,

переходивших зачастую в митинги с демонстрацией —

завод шёл орать под окнами областной администрации,

а директор довольно улыбался, сидя в своём кабинете.

Степанов недоумевал — откуда-то возникали типочки,

уверявшие, что завод им должен, как земля колхозу.

Местные коммерсантики неплохо пристроились—

скупали у селян за полтинник ворованное мясо,

отдавали в столовую завода по двести рублей за кило,

откатывая руководству по сотне с килограмма,

а взамен брали какие-нибудь железки за полцены,

которые тем же колхозникам отдавали втридорога —

ах, какой восхитительный бизнес крутили проходимцы!

Нет, Степанов вовсе не был святым или юродивым,

он сам не раз строил подобные схемы и всё понимал.

Но сейчас речь шла не о жирных торговых компаниях,

где ловкому менеджеру не грех и подзаработать,

а о трёх тысячах людей, которые стали заложниками

в руках ворующего начальства и бездарных идиотов,

многие годы рисовавших на кульманах за счёт страны

никому не нужные машины — прозаседавшиеся!

Благодарности ждать Степанову не приходилось,

но кто-то же должен был спасти этих несчастных

хотя бы от того же заполошного Дымова,

который ни на грош не верил в реанимацию завода.

Дымов нетерпеливо ждал, когда Степанов сдастся.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ФАНТАСТИЧЕСКАЯ

Рынка сбыта у завода не было от слова "совсем",

юркие жулики из регионов самоназывались дилерами,

внаглую скупали запасные части у завода за бесценок

и важничали перед селянами — сдохло-де предприятие,

берите, пока дают — и продавали по космическим ценам.

Гриша из Житомира, Коля с Кубани, Витя-сибирячок...

Степанов слушал всех этих делюганов и скрипел зубами.

Ничего, хлопчики, будет и на нашей улице праздник!

Всё-таки наверху сидит не Яшка — ОН видит, кому тяжко.

Спасли Степанова и его завод неожиданные люди.

Во-первых, всем известный террорист Шамиль Басаев.

Вздумалось этому нехорошему человеку начать войну,

в ходе которой наша артиллерия раскатала под орех

два села в горной местности — Карамахи и Чабанмахи.

Дагестанцам дали денег на восстановление хозяйства,

целевым приказом обозначив два рисовых комбайна.

Тут-то и случилась та самая удивительная история

про бывшую заводскую уборщицу, "серую мышку",

которую Степанов посадил обзванивать регионы.

"Мышка" перепугалась тогда до полусмерти —

она набрала номер приёмной дагестанского министра,

ей ответил он сам, затем передал трубку помощнику —

вышла необъяснимая, просто фантастическая ситуация,

республике дали денег на покупку рисовых комбайнов,

а купить те комбайны негде — и хрен бюджет освоишь.

У Степанова на складе готовых комбайнов тоже не было,

рисовые "Енисеи" собирали на смежном заводе в Сибири,

сибирякам с завода грузили гусеничные ходовые части

в обмен на их молотилки, получали зерновые жатки,

потом каждый сам собирал свои комбайны и продавал.

Дагестанцы сунулись в Сибирь, но там отказали в откате,

а тратить государственные деньги просто так было глупо.

Степанов придумал схему, обговорил с партнёрами —

а пусть-ка рассчитаются с ним в этот раз комбайнами.

Не доверяя никому, сам сел и напечатал контракт —

ох, как забегали в городе чекисты, банкиры и бандиты,

когда на счёт мёртвого завода упали живые миллионы,

на них Степанов и раскрутил умиравшее производство.

"Кому повезёт, у того и петух снесёт!" — говаривал Жеглов.

Степанов не поскупился на хорошую премию "мышке",

но работать та не стала — уволилась, вышла замуж.

Легенда про удачливую сделку пошла гулять по стране,

начали позванивать смежники, предложили дружбу,

Степанов начал рассчитываться с долгами и забурел,

обрёл голос на совещаниях в администрации — везунчик!

По весне вызвал к себе Степанова всемогущий Дымов,

долго рассматривал аналитический отчёт по заводу,

что-то пересчитывал и подчёркивал, шевеля губами.

Дымов, человек недоверчивый, как все белорусы,

посчитал, что его дурят — приехал вскоре самолично,

ходил по цехам, не погнушался говорить с народом.

Степанов спокойно ждал вердикта, уверенный в себе.

А зря — неуёмный Дымов набегался по переходам,

они шли по улице к машине, и Степанов услышал,

как Дымов что-то считает под нос: «Сто… Нет, двести!»

Когда наконец-то остановились, Дымов ошарашил:

— Вижу, старался. Молодец! А теперь начинай резать.

Я так вижу, тут вагонов двести металлолома выйдет…

Это миллионов на двенадцать получится! Режь!

Всё внутри Степанова оборвалось, он задохнулся.

Сердце затрепетало прямо в горле, готовое вырваться,

но Степанов страшным усилием взял себя в руки:

— Тридцать пять миллионов, Михаил Борисович!

— Это с чего бы? — Дымов снял ногу с подножки джипа.

— Контракт у нас такой лежит. С Хабаровским краем.

— Что-о-о?! А ну дай посмотреть! С самим Ишаевым?

Известный хабаровский губернатор Виктор Ишаев

стал вторым человеком, решившим помочь заводу,

это он заказал предприятию два десятка комбайнов.

Не зря Степанов сдружился с ишаевскими чиновниками,

захаживал к ним в департамент, разговоры разговаривал.

Как собирали и отгружали машины — отдельный роман.

Никто не верил в завод, а вот Ишаев взял да поверил.

Но — каждый день присылал в цеха своих «смотрящих».

Дымов ошарашенно читал контракт, не веря глазам.

Ишаев был доселе для него недосягаемой величиной,

Дымов на приём-то к нему попасть уже год как не мог,

такое знакомство открывало для компании Дымова

самые фантастические перспективы — а тут на тебе!

— Ну ты, Степанов, и сука! Везучий ты гад какой, а?!

ЭПИЛОГ

Степанова арестовали ровно через пять лет, день в день.

Причиной всех его злоключений стал склочный Дымов,

поссорившийся с губернатором по глупому поводу.

Губернатор обиделся и дал команду на отстрел дичи.

Дымов недолго пытался найти правду в Кремле,

но через месяц его задержали в столичном ресторане,

потом судили долгих четыре года и дали девять лет.

Пару лет завод продолжал работать по накатанной,

потом люди разбежались, цеха стали рушиться,

кровля заросла травой, имущество разворовали.

Долгими зимними вечерами «зэка» Степанов смотрел

сквозь решётку СИЗО на озябшую загулявшую луну,

вспоминал ту удивительную зиму, то странное время,

с лёгким привкусом мазохизма вопрошая одно и то же: 

— А вот оно мне было надо?

— Надо, Степанов, надо! — жарко шептала шалава-луна.