Однажды после войны 10/10

Октябрь лупит дождём по жёлтой листве.

Дальневосточная осень удивительно красива,

но где же оно, долгожданное бабье лето?

В палате военного госпиталя холодно,

Степанов косится на вшивенький обогреватель,

вздыхает и кутается в армейское одеяло.

Тоже мне, палата люкс для высшего комсостава!

Одна радость, что приставлен солдатик,

который послушно бегает, куда надо —

он из выздоравливающих, потому и весел.

Степанов лежит в госпитале вторую неделю,

на дворе осень две тысячи второго года,

приходится "косить" от военных сборов —

ну какая нужда ехать на месяц к чёрту на кулички,

директору завода есть чем заняться на работе,

но военком Туманов упёрся рогами насмерть.

Его можно понять, офицер только принял дела,

а начфинов в области мало — пять человек,

из которых остался "в живых" только один Степанов.

Бывший полковник Павленко предлагает демарш —

залечь на пару недель в армейский госпиталь.

Делать нечего, приходится экстренно ложиться,

лечить гипертонию, ходить на процедуры.

Солдатики смотрят на Степанова с уважением,

он много читает, что-то пишет на листах бумаги,

которую легко раздаёт солдатикам на письма,

даёт закурить из припасённой пачки "Примы" —

хотя сам, конечно, курит "Парламент".

После обеда Степанов тихо исчезает из палаты,

едет на завод, закрывается в кабинете,

расписывает почту, просматривает «банк»,

потом вызывает по очереди заместителей —

в общем, тайно руководит предприятием,

терпеливо ожидая окончания госпитализации.

В госпитале ему очень рады —

медики вовсю пользуются услугами завода,

что-то варят, пилят, режут, строгают — "change"!

На улице вроде распогодилось, можно выйти погулять.

Степанов обувает сапоги, смотрит вниз во двор,

и сигарета вдруг вываливается у него изо рта —

мать честная, госпиталь захватывают чеченцы!

У ворот два чёрных джипа, на плацу стоит третий,

солдатики разбегаются кто куда, штурмуют забор,

прячутся кто где может — подальше от бородачей.

— Там это... Там вас зовут к воротам... —

солдатик трясётся от страха, он готов рухнуть,

Степанов показывает на стул — сидеть, караулить.

Что за хрень? Кому он оказался так срочно нужен?

Есть у него знакомые кавказцы, скупающие сою,

может, решили прикупить пару комбайнов?

Разум отказывается верить в нечто плохое.

У ворот всё разъясняется легко и просто —

навстречу идёт в чёрном плаще сам Белал Хасанов,

постаревший, полысевший — модник, красавчик,

известный бизнесмен родом с Северного Кавказа,

в ауле у которого Степанов просидел в 96-м

целую неделю в подвале за чужие грехи —

ах, как лихо они торговали тогда чеченской водкой!

— Алик! Как ты? Что случилось? Чем помочь?

Мне сказали, что ты при смерти, совсем умираешь!

А ты не умираешь, да? А я ехал, волновался...

Трёх братьев потерял, тебя не хочу, понимаешь?

Степанов щурится от солнца, ему чертовски приятно.

Машет майору-начмеду, который прячется за углом.

Майор выходит с опаской, но держится подальше,

фальцетом просит убрать машины с территории.

Белал нехорошо прищуривается, но соглашается.

Охрана у Белала крутая, все в чёрных комбинезонах,

внушительные бородатые мальчики в тёмных очках.

Несмело подходит худой солдатик в ношеном х/б,

просит у Степанова разрешения занять КПП —

Степанову и стыдно за свою армию, и смешно.

Они долго сидят с Белалом на солнцепёке,

Степанов похож на товарища Сухова,

Белал — вылитый постаревший Абдулла.

Они вспоминают былое, весёлое и не очень,

иногда хохочут, но больше горько молчат —

нет уже на свете ни Руслана, ни Ибрагима,

жизнь стала совсем другой, всё изменилось.

Прошли годы,

и теперь они глядят друг на друга совсем не так,

как тогда, в страшном 96-м —

они больше не враги и никогда им не были,

они всегда оставались людьми,

потому что с самого начала знали:

враг — это тот, кто хочет перессорить их народы.

А им — нет,

им не стыдно смотреть друг другу в глаза.