Праздник общей беды 10/10

Этап приходит в половине четвёртого утра —

чутко спящий Степанов слышит,

как в коридоре СИЗО начинается движение,

клацают железом двери камер,

впуская узников,

возвращающихся из централа по месту прописки.

Скрежещет кормушка, лязгает засов —

Степанов просыпается окончательно,

потому что этапом приходит его семейник Костян,

отощавший за две недели и поэтому злющий.

Семейниками в здешних краях

называют тех, кто держится вместе,

совместно ведёт хозяйство, устраивает жит-быт.

Костян начинает хлопотать по хозяйству, чифирить.

он с виду хоть небольшой,

но жилистый, основательный и злой,

Степанов чувствует в Костяне родственную душу,

статья у того самая что ни на есть воровская — "кража",

ходка уже третья - старожил..

С этапа приходят всего трое —

кто-то ещё из своих, неприметный,

Костян и незнакомый Степанову парень лет двадцати,

губастый, явно откормленный на деревенских харчах.

Он сразу садится у порога на свой мешок и замирает,

со страхом вглядываясь в темноту меж шконками.

Костян глазами показывает Степанову —

сиди тихо, но будь начеку,

лезет вглубь, чтоб передать старшему хаты маляву,

послание от воров с централа,

воровской прогон.

Растолкать старого бродягу Бурга,

до полуночи азартно игравшего в нарды,

с ходу никак не получается,

поэтому Костян отдаёт скатанную записочку Герцману.

Прочитав содержимое таинственного послания,

мошенник и наркоман Лёва Герцман меняется в лице,

приходит в жуткое волнение,

вскакивает и спешит к двери,

что-то негромко и деловито выспрашивая у новенького,

после чего бросается будить старшего с новой силой.

Обстановка в хате накаляется с каждой минутой,

хотя с виду ничего такого не происходит,

все спят — или только делают вид, что спят —

но напряжение ощущается физически,

словно перед грозой —

и гроза эта неминуема.

Костян шепчет Степанову ужасные вещи —

оказывается, новенький изнасиловал собственную мать,

что совершенно не укладывается в голове,

однако всё обстоит хуже, гораздо хуже —

воровская сходка приговорила парня к смерти.

С такими вещами в тюрьмах совсем не шутят.

Никто не присылает специального палача —

вопрос решается старшим камеры на месте.

Хорошо, если в хате есть готовые поднять срок —

случается и такое, за долю малую,

за грев, проигрыш или какие-то старые грехи.

А если желающих нет, тогда тянут жребий.

Или накидываются со всех сторон, как волки,

держат за руки, за ноги,

пока кто-нибудь не задушит.

Дальше — дело техники,

труп так красиво пристраивают в петлю,

что любой лепила сразу скажет — суицид.

Проснувшийся старший начинает искать "кума",

но оперативника пока нет,

а будет ли он вообще, неизвестно.

Дежурный Петя-летёха хихикает,

он давно ненавидит Бурга,

строит тому козни при каждом удобном случае,

несмотря на то, что Серёга Бург

для администрации вроде как свой,

"красный" по масти.

«Красные» в СИЗО сидят в правом крыле,

«чёрные» — отдельно, в левом,

у них свои законы и порядки, воровские.

Первоход Степанов считается пока «серой» мастью,

хотя понемногу «краснеет» —

ну какой из него, директора, вор в законе?

Понемногу наступает утро,

которое запомнит Степанов на всю жизнь.

Серёжа Бург сидит на шконке,

сплетая из ниток шнурок покрепче,

что-то монотонно мурлыча себе под нос,

насильник тихо подвывает у параши,

а хата притворяется спящей,

думая, как жить дальше.

Когда найдут повесившегося,

устроят великий шмон,

разнесут в клочья весь налаженный трудами быт,

допросят и раскидают арестантов по разным камерам —

Господи, за что сидельцам выпало такое наказание?

Почему этого слюнявого кретина закинули именно сюда?

Время идёт на минуты —

в шесть будет подъём,

насильнику предлагают выломиться из камеры,

но он до смерти перепуган и ничего не соображает,

только воет да хнычет —

Костян успокаивает парня,

играет в «добрячка», прикидывая,

как бы получше взять того в захват.

Когда напряжение в камере достигает апогея,

Бург встаёт со шконки,

все сбрасывают одеяла,

Степанов тоже садится,

не зная, зачем и что делать,

но на плечо ему ложится потная ладонь Герцмана —

хитрый стукач Герцман шепчет Степанову: "Ша!"

В эту минуту в камеру врывается ОМОН в масках,

спеша, будто на праздник к Дедушке Морозу.

Степанов не успевает ничего понять,

как летит на бетонный пол,

судорожно спасая очки,

получает удар по почкам,

потом пролетает коридор,

даже не касаясь земли.

Камера на троих переполнена —

в ней уместили всех,

все шестнадцать арестантов из степановской "хаты".

В коридоре хихикает и воет в истерике

спасённый ОМОНом насильник,

его прячут от греха подальше на тихом крыле,

где обычно сидят клиенты "конторы глубокого бурения".

Через полчаса Степанов возвращается назад —

в камере словно прошёл Мамай,

 всё сорвано и разбито,

на полу — крупа и макароны,

скомканное бельё.

Но Бург смотрит на разгром пренебрежительно,

самое главное, что пронесло,

такой хомут скинули...

Народ тоже пребывает в эйфории,

все облегчённо хохочут,

разговаривают неестественно громко — эх, не успели!

Степанов лежит на шконке,

улыбаясь во весь рот,

испытывая невероятное, фантастическое облегчение —

хорошо-то как на душе, Господи!

Спасибо тебе!

Через неделю Степанов услышит разговор конвойных,

где старый прапор посетует на стойкую неприязнь:

"Как вижу затылок этого, что маманьку свою отоварил,

так пальцы сами так и лезут в кобуру — вот скотобаза!"

"А она ему передачи носит!" — подденет коллегу сержант.

Поди вот, попробуй, пойми эту материнскую любовь!

Костян сделает карьеру, станет завхозом в колонии.

Бурга заколет в больничке пикой санитар-наркоман.

Хитрюга Герцман отсидит своё и уедет в Израиль.

О, бедный Израиль...

Степанов запомнит эту давнюю историю,

после тюрьмы он захочет рассказать о многом,

но люди не любят слушать о таких вещах,

не то чтобы не верят,

просто зачем им всё это?

Уж с ними-то никогда такого точно не случится…