Король спирта 10/10

— Ты, начальник, туда не ходи!

Там плохие люди, там злой дух живёт.

Напустит тебе в глаза туману,

одурманит, обчистит —

нет, нехорошее место там.

Нельзя тебе туда, начальник, никак нельзя!

"Король спирта" нанаец Вадик Ходжер,

не самый лучший представитель мангбо найни,

так называемых людей Амура,

старался не смотреть Степанову в глаза.

На семидесятом году Советской власти

Степанову в духов не особенно верилось,

к тому же Вадик Тотосович Ходжер

был туп, нагловат, пакостлив,

так жаден до денег и охоч до водки,

что Степанов никак не мог понять,

как этакое чудо попало в экспедиторы,

да ещё на большом оборонном заводе.

Как-то так само собой получалось,

что после получения диплома

судьба с завидной скоростью

подкидывала Степанову ребусы и шарады,

поэтому не успел он толком освоиться

в должности инженера отдела снабжения,

ведающего вопросами спецодежды,

как ему подсунули газы, резину,

и вот, вишенку на торте — гидролизный спирт,

вокруг которого бушевал на заводе

перманентный скандал.

Спирт в те года возили из-под Хабаровска,

с небольшого заводика на станции Хор,

посылали машину за семьсот километров.

Каждый раз выявлялась крупная недостача,

которую вешали на снабженца-экспедитора,

то ли в шутку то ли с горькой иронией

бедолагу на заводе звали "королём спирта".

В последние два раза за спиртом ездил Вадик,

принимали у него всё строго комиссионно,

пломбы на бочках оказались целёхоньки,

а вот спирта недосчитались порядочно —

в первый раз литров тридцать,

во второй целых полста с полученной тонны.

Завод гудел, как растревоженный улей,

дело обрастало легендами и попахивало йети.

Вадик рассказывал про колдовство,

плакал и клялся, что ни в чём не виноват.

Пока шли дрязги, споры и раздоры,

спирт в цехах благополучно израсходовали,

а вот тут-то неожиданно выяснилось,

что ехать за ним больше никто не хочет —

назначенные люди брали больничные листы,

швыряли на стол заявления об уходе,

Вадим Тотосович требовал списать недостачу.

Тогда ушлые степановские начальники

подсунули свою головную боль новичку,

оформили всё это паскудство приказом,

так вот Степанов и стал "королём спирта".

Степанов не верил нанайцу ни на грош.

Он ходил в один класс с Самаром и Бельды,

не раз бывал в рыбацких посёлках.

Фамилия Ходжеров была из приличных,

был в роду даже один писатель,

но Вадик попал на завод явно по протекции

хитрого начальника отдела снабжения,

которому в благодарность возил рыбу.

Жители амурских краёв на красной рыбе

были все натурально помешаны —

во время путины завод вымирал.

Долговязый, озлобленный и лопоухий,

Вадим Тотосович считал себя неотразимым,

он косил под этакого нанайского Цоя,

якудза из Верхнего Нергена

так же супил бровки и закатывал рукава куртки,

говорил, по-цоевски неохотно сплёвывая слова.

Но вот насчёт спирта явно темнил,

был слушок, что родное село Вадика

пило-гуляло целых три дня — с чего бы?

Комсомолец Степанов был парнем крепким,

злых духов не боялся, в добрых не верил,

быстро изучил всю нехитрую процедуру —

залил, закрыл, опечатал, привёз и сдал.

Любой спирт имеет свойство испаряться,

списывается обычно его естественная убыль,

рассчитывают её по казённой формуле,

зная которую, можно как-то изловчиться.

Эта самая убыль и манила всех страждущих.

В те времена дефицита алкоголя

мерилом всех расчётов был "пузырь".

За бутылку можно было решить любой вопрос,

рассчитаться за всякую услугу —

спирт заменял тогда любые доллары.

Завод потреблял в год четыре тонны спирта.

Расходовали жидкое золото на протирку штампов,

набивавших номера на патронных капсюлях —

на самом деле две трети забирали начальники,

решавшие различные житейские оргвопросы.

Возникала нужда в непредвиденных работах,

но вывести людей сверхурочно было нельзя,

ибо категорически запрещалось профсоюзами —

вот тогда банка спирта совершала волшебство,

частенько спасая заводской план производства.

Степанов о личной наживе не задумывался —

перепадёт грамулька, и ладно, и хорошо.

Погрузил бочки на КАМАЗ и рванул в ночь.

Получил на разлив тонну чёртова спирта,

доставил на завод в целости и сохранности,

когда кинулись принимать бочки —

вышло ещё целых пять литров лишних.

Заводские дивились удаче Степанова,

он ходил по совещаниям и жмурился —

всё шло в кассу, всё работало на его имя,

снабженец должен быть фартовым,

а иначе какой же он волшебник?

Степанов легко просчитал ситуацию.

Все, кто ездил за спиртом, считали,

что грех сдавать всё государству,

если положена убыль — надо взять.

Хитрость и алчность побеждали разум —

незадачливые спиртовозы тырили спирт,

пытаясь высчитать разумную недостачу,

словно заправские карточные игроки.

Лихорадочно прибрасывали на коленке,

отливали по дороге раз, потом другой,

потом приходилось делиться с водителями,

выпивка непременно переходила в пьянку,

и кто там сколько отливал потом — поди разбери.

Не за то отец сына бил, что в карты играл,

а за то, что тот отыгрываться шёл.

Это сейчас легко рассказывать —

поехал Степанов да запросто привёз.

Не обошлось без дешёвого драматизма,

случилась по дороге та самая ситуация,

которую Степанов так долго поджидал —

вышло всё как в той песенке у Высоцкого:

"И понял я, кругом пятьсот,

и кто там после разберёт..."

Под утро встали на часок у обочины,

вроде оба задремали в унисон,

но услышал Степанов, что клацнула дверь,

зарычал и взлетел с монтировкой на кузов —

бедный шоферюга побелел, когда понял,

что забьёт сейчас его псих очкастый.

Сколько их было, подобных случаев!

Приходилось Степанову драться за грузы,

убегал он сам, бывало, и догонял сам —

весёлое было время, что говорить...

Однажды в отместку провёз его водила в кузове

километров семьдесят в самый мороз,

но Степанов никому жаловаться не стал —

горько пожалел тот мужик о содеянном.

Отныне спирт доставлялся тихо и мирно.

Но Степанов был бы не Степановым,

если бы не выжал ситуацию досуха.

Став ответственным за расход спирта,

он вспомнил про свой диплом экономиста,

подверг немедленному пересмотру

все установленные нормы расхода,

урезав кое-кому пайку под самый ноль —

это что ещё за научные исследования?

Извольте доказать, принести документ.

Ах, как заплакали тогда повелители кульманов,

разные механики, энергетики и технологи...

Заносчивый нанайский Чингачгук

затаил на Степанова лютую обиду.

Но речь шла вовсе даже не о спирте,

вопрос оказался сугубо политический.

Местечковый якудза Ходжер оказался

злостным неплательщиком комсомольских взносов,

а комсорг Степанов — слишком острым на язык.

Всё мог снести Вадик, но упрёки в бедности…

У нанайцев гордость, как у индейцев —

вырастает из ниоткуда и творит чудеса.

В один прекрасный день Вадик не выдержал,

напился средь бела дня, полез в драку —

его уволили быстро и с великим облегчением.

Что за работник — ни украсть, ни покараулить…

Время расхлябанности заканчивалось,

молодой Степанов чуял почти физически,

как нужно управлять коллективом, службой —

для этого требовались всего лишь знания и воля.

Ещё вчера он сам грузил бутыли с кислотой,

катал по рампе баллоны с кислородом,

думая, что так будет ещё лет пять —

но с удивлением понимал, что растёт,

жизнь приобретала иные масштабы,

ему казалось, что это состояние полёта

будет сопровождать его всегда, вечно...

Кому не приятно в двадцать два года

на равных совещаться-собачиться

с матёрыми производственниками?

Это было лучшее время его жизни.

Вечером его тянуло домой, утром на работу.

Каждый день он вводил что-то новое,

облегчающее работу своего отдела.

Его подразделение работало как часы,

а когда случались редкие неудачи,

он знал точно — сделано всё возможное…

Но Бог одной рукой даёт, а второй забирает.

Легкодоступность спирта привела к тому,

что Степанов крепко подсел на алкоголь.

Руководство завода поощряло пьянки,

которые начинались после вечернего селектора,

считая их нужными для производства —

там выпускали пар, решали вопросы.

Семьи были на втором месте, после работы,

а непьющие вообще считались «чужаками».

Спирт копился флягами — дома, в гараже.

Степанов легко раздавал его друзьям,

приносил музыкантам в местный кабак —

там играли его хорошие знакомые,

сам он не любил рестораны за шум-гам,

публика там в девяностые была ещё та.

Начальник местной таможни, например,

частенько сиживал один за столиком,

по семь-восемь раз заказывая одну и ту же

любимую песню «Больно мне, больно»,

и долго горько плакал навзрыд…

Ещё осталась в памяти «виноградовка» —

для неё кипятили три литра любого сока,

вливали литр спирта и пили остывшей.

Вещь получалась знатная, приятная.

Степанов вспоминал те дни с тихой грустью.

Какие были вечные ценности — спирт, рыба…

Рыбу солили, жарили, коптили —

тот, у кого в гараже не хранилась

добрая сотня хвостов толстомясой кеты,

в здешних краях считался нищим.

Вадим Тотосович Ходжер кончил трагически.

Кто-то надоумил его пойти в «гаишники» —

столь горячие после спиртного нанайские парни

вообще-то в быту народ тихий и трусоватый,

Вадик побаивался нарушителей сам,

но алчность и водка его однажды сгубили —

тяпнув на дежурстве, он совсем обнаглел,

остановив сдуру «джип» с бандитами-комсомольчанами.

Больше сержанта Ходжера никто не видел.

У нанайцев принято говорить красиво:

«он ушёл к верхним людям».

Степанов не раз представлял себе,

как Вадик в фуражке бычит где-то на небесах,

вертит пальцами и машет полосатой палочкой,

развлекая этих самых «верхних людей».

Что ж, мангбо найни — народ без затей,

они любят юмор попроще,

опять же — родственник всё же.

Бригадир рыбаков колхоза «Нанайский партизан», село Верхний

Нерген. Тоже Ходжер, кажется. А может, Бельды? 

Фото из архива автора.